...Краковский досадливо морщился, когда о нём говорили только как о главе Владимирского отделения Союза российских писателей или о руководителе Молодёжной литературной студии, о наставнике юных дарований. «Это моё хобби, – заявлял он. – Я – играющий тренер». Он предпочитал, чтобы о нём говорили в первую очередь как о писателе. Это я и постараюсь сделать.
Он был верен исключительно себе самому: призванию - он осознавал его ежеминутно, художническому долгу, как он его понимал, своим творческим интересам - он всегда умел задавать им вектор благородства и бескорыстия.
Он писал постоянно, до последних дней. 10 октября на заседании Клуба прозы и поэзии в областном департаменте культуры он прочёл новое начало вещи, над которой работал в последние семь лет: «Я опять начал сначала. Нашёл новую интонацию. Продуктивную, мне в ней интересно работать».
Утешая одного из собратьев-писателей, сетовавшего: вот, мол, всё пишу, пишу, а ничего не выходит, – он сказал: «Ты же понимаешь, что главное – не литература. Пока ты пишешь, ты меняешься сам. Ведь это же главное».
Владимир Лазаревич не огорчался, когда его не печатали. «Мне некогда пристраивать в журналы или возить по редакциям свои старые вещи, – говорил он. – Я пишу новую!» Не раз повторял: «Ну что ж, их время!». Он говорил это и при советской власти, когда его отлучили от печатного станка, и в период либеральных реформ, когда интерес к литературе упал почти до нуля, и в последнее время, когда художественное слово стало вообще никому не нужным.
Краковский жил и писал во времени, отпущенном ему Богом, и всегда этому времени соответствовал. О его первой повести: «Письма Саши Бунина» – Ираклий Андроников написал: «Я хочу начать эту рецензию тем, чем обычно принято заканчивать. «Письма Саши Бунина» нужно публиковать немедленно. Автор написал не просто современную, а сегодняшнюю повесть».
Жаль, что многие из вещей Краковского, которые всякий раз были актуальны по мироощущению, не увидели света вовремя. Я говорю, во-первых, о его большом рассказе о жизни детей в эвакуации во время Великой Отечественной. Этот рассказ в конце 60-х был принят к публикации «Новым миром». Ждали лишь визы главного редактора Александра Твардовского. Но тут Твардовского сняли...
Говорю, во-вторых, о пьесе «Тик-так», написанной Краковским для нашего областного драматического театра. Постановки она не дождалась.
Говорю о его книге «Боря. Жизнеописание». Огромная книга. Больше двух тысяч страниц машинописного текста. Её собирались выпустить в издательстве «Советский писатель». Но в 90-х издательство было захвачено какими-то вооружёнными людьми, и все издательские планы пошли насмарку.
Не опубликованы и фантастические повести Владимира Краковского «Подарок последнего бога» и «Второе пришествие». Повесть «Второе пришествие», написанную в 1967-м, собирались публиковать в местном издательстве «Золотые ворота».
Кто-то может сказать, что названные мною произведения написаны давно и утратили прежнюю актуальность. Да и сам Владимир Лазаревич не стремился публиковать их во что бы то ни стало. «Это старое! – отмахивался он. – Я сейчас пишу лучше, глубже, богаче, умнее». Но для историков литературы и исследователей творчества Краковского, если таковые в будущем появятся, эти произведения могут стать уникальным материалом.
Есть ли у Краковского литературные предшественники? Рецензенты полагали, что есть. Кого только не называли: Сэлинджера, Воннегута... Узнав о своих предполагаемых предшественниках, Владимир Лазаревич тут же бросался читать их книги. И радовался, что у него есть единомышленники, о существовании которых он до того даже не подозревал. Если у него и были предшественники, то он не следовал за ними, а отталкивался от них. Он был противником любой подражательности, вторичности, традиционности.
Краковский всю жизнь разрушал стереотипы, демонтировал то, на чём стоит литература: жанр, сюжет, конфликт, диалог. Личное «я» Краковского под разными видами врывалось в его произведения: «я» автора, «я» рассказчика, «я» главного персонажа. Трудно сказать, к какому жанру относятся его вещи от «Дня Творения» до книги «Допущенные в люди». Это не романы, как значится на титульных листах. Это формы ораторского жанра: с высокой риторикой, проповедями, вставными рассказами, притчами, эпистолами, дневниковыми записями. Краковский всегда искал форму, в которой мог бы высказаться с наибольшей свободой и полнотой.
И нашёл - нелинейное монологическое повествование в манере скоростного пересказа. Он вдохновлялся не окружающими его реалиями - от них он только отталкивался, как бегун от стартовой колодки. Он опирался на собственное воображение, на ораторский подъём, на искреннюю речь, которая приводила к неожиданным для него самого результатам. Он удивлял себя и удивлял читателей.
Думал ли Владимир Лазаревич о смерти? Очень часто. И писал о ней с присущим ему юмором. Например, так: «Хотелось бы предстать перед Богом с улыбкой, означающей: «Знаю, что доволен».
Теперь Владимир Лазаревич предстал... Надеюсь, именно с такою улыбкой.