«Афганец» Алексей Воробьев: «Мы для «духов» были целью № 1»

- Алексей Викторович, орден у вас за Афган?
- Нет. За Афганистан у меня никаких наград нет. Орден заработал в одной из других «горячих точек». Удерживали позиции до прихода своих.
- В каких войсках вы там служили?
- Непростой вопрос. Я был командиром группы Особого оперативного отряда безопасности СССР. Эта структура просуществовала недолго. Нас, даже когда мы официально существовали, шифровали по-всякому. Чаще всего ‑ ОКОД, «оперативный комсомольский отряд дружинников». Юмор такой. Вот пришлем к вам «дружинников», они и научат вас дружить. После череды локальных конфликтов в бывших союзных республиках встал вопрос, к какому ведомству нас приписать. Так и не договорились. В итоге просто расформировали. А документы то ли засекретили, то ли потеряли. Некоторым моим сослуживцам не удается подтвердить участие в боевых действиях. Нет документов. У меня-то хоть орден... Был даже случай, когда мы свидетельствовали в суде, доказывая участие нашего товарища в боевых действиях в одной из республик. Закончилось тем, что нам сказали: «Раз нет официальных документов о ваших командировках, то, стало быть, вы ‑ наемники. А это дело подсудное». Вот так-то вот. Обычное в нашей стране дело. После Афгана нам тоже приходилось слышать от разных деятелей: мол, мы вас туда не посылали...
- Солдат на войну посылает государство. А как были настроены сами призывники? Было ли модно «косить» от армии? Что лично вы испытали, когда получили повестку из военкомата?
- А я ее и не получал. После школы окончил литейный факультет машиностроительного техникума. Пока учился, о призыве особо не помышлял, думал, после техникума призовут. Тогда считалось стыдно не служить в армии. И вот моих друзей всех уже призвали, а меня нет. Пошел в военкомат разбираться: в чем дело, что за дискриминация? Там выяснилось - на меня нет личного дела, хотя я еще подростком на учет встал.
Пытались на меня «волну гнать»: мол, сам я куда-то свое личное дело припрятал, чтобы в армию не идти. Я возмутился: где логика? Зачем бы я тогда сам к ним и явился, чтобы взяли в армию? Потом личное дело нашли - оно во время ремонта в одном из кабинетов за шкаф завалилось. Ну и в качестве бонуса - за то, что сам пришел, - отправили учиться в автошколу ДОСААФ.
- Это считалось чем-то престижным?
- Еще бы! Автовойска считались элитными. Мы же получали гражданские специальности, водитель категории В/С, электромеханик силовых агрегатов. ДОСААФ тогда очень серьезной организацией был. Там профессионально готовили радистов, десантников, снайперов, кинологов. В военкомате шел очень жесткий отбор призывников в эту школу.
Полугодовые курсы мы прошли ускоренно за 3,5 месяца. Потом поняли, что водителей в Афганистане не хватало, нас готовили туда. В октябре 1985 года я закончил обучение в автошколе. В начале ноября был призван в армию. Через три недели уже принял присягу, а еще через две, получив звание младшего сержанта, был направлен в ташкентскую учебку. Там и понял ‑ Афган! Да от нас и не скрывали. Инструктор нас гонял так, что практически мы не спали. Говорил: «Не держите на меня зла. Я отвечаю за ваши жизни перед вашими родителями». У него половина тела и пол-лица были сожжены ‑ горел в БТР. Он нас не только воевать учил, но и выживать. Например, делить воду на глотки, а не выпивать всю фляжку разом. Это очень ценное правило.
- Страшно было, когда узнали, куда вас готовят?
- Нет. Мы все воспитаны были патриотами, на фильмах о героях Великой Отечественной. Раз надо, значит ‑ надо. Страшно стало потом. Когда мы прибыли в Кабул и увидели, как в этот же транспортник, которым мы прилетели, загружают гробы. А самое страшное, как похоронная команда ведет себя. Занимаются привычной работой, переговариваются о своем, даже шутят. Для них трупы действительно стали привычным делом. Вот тогда стало страшно. Но ненадолго. После четвертого рейса страх притупился. Не исчез совсем, но затушевался.
- Шоферская профессия как-то не ассоциируется с войной. Все же не десантники, не разведчики...
- Мы для «духов» были целью № 1. Как-то раз у нас при переходе через Кандагар из 80 машин дошло только 40. Это при поддержке «вертушек» и при наличии в колонне боевой техники. Выучка у душманов была отличная. Американские инструкторы их натаскивали. Особенно дерзко они действовали там, где для «вертушек» была «мертвая» зона. А нам не свернуть: с одной стороны - скала отвесная, с другой ‑ пропасть. Когда в бензовоз попадают, он как свечка вспыхивает. Если машина впереди подбита, встает вся колонна. Все под обстрелом. Расстреливают всю колонну. Поэтому горевшую машину сталкивали в пропасть. Кого успевали вытащить, живых ли, мертвых - забрасывали на борта, и вперед. Все на автомате, без лишних эмоций. Не то что в первый раз.
- А как было в первый раз?
- Тогда не мою машину подбило, а Эдика Карабанова. У нас койки рядом стояли, мы дружили. Я его вытащил хрипевшего из кабины, тут медик подбежал. Я ему: «Делай что хочешь, но спаси». Он только рукой махнул. Ну я сорвался, ударил медика. А Эдик уже мертвый был. Груз успели спасти, перегрузили на другие машины под обстрелом. Об обстреле не думаешь, только слышишь, как пули по бортам стучат. Эдика в мою машину положили. Я слышал, как его тело о борта бьется, дорога же неровная. А я боюсь, что ему больно. Старался ехать аккуратнее, чтобы ему не больно было. Я отдавал себе отчет, что он мертвый, но... Этого не объяснить.
- Было ли какое-то «водительское» главное правило на войне?
- Не останавливаться. Остановка ‑ верная смерть. Хотя не всегда этому правилу удается следовать. Случай был... Подкинули нам на дорогу окровавленного ребенка. Не видно из кабины, живой он или нет. Видно, что ребенок. Как не остановиться? Сашка, прапор, подбежал помочь. И тут ‑ взрыв. Тело заминировано. А у Сашки в Семипалатинске жена и трехлетняя дочка остались. Так что старались не останавливаться. На мотор молились. Все свободное время возились с движками. Бывало, что питьевую воду в радиатор выливали. А представляете, что такое вода при жаре в 50-60 градусов. В кабине так и вовсе градусов 70. Радиаторы закипали.
Дотянуть бы до ближайшего ручья, чтобы воды в машину залить. Пить из них было нельзя. Афганцы травили. Мы знали, но все же попались. Настолько жара и жажда измучили, а тут холодная вода. Искушение такое, что голос разума уже не слышишь. Забыл и наставления инструктора, и приказ прапора не пить. Я лишь рот ополоснул и выплюнул. Остальные хоть по глотку, но сделали. Доехали чудом. Бросало то в жар, то в холод. Перед глазами все плывет. Передачу переключить не могу, такая слабость в руках. На месте оказалось, что у всех температура под сорок. Сначала нам всем желтуху диагностировали. Отправили в Ташкент. А там уже у кого на печени операцию делали, у кого почку отняли, у одного желудок отрезали. Врачи сказали, что впервые такое видят, чтобы желудок в кисель расплавился. Мне просто повезло, что я ту воду не пил. Но и для меня на этом афганская кампания закончилась. Отправили домой дослуживать. Так что я в тот раз только восемь месяцев провоевал.
- В том, что выбрали военную профессию, Афганистан сыграл свою роль?
- Конечно. Но это еще и судьба. Я же, когда в машиностроительный техникум поступал, против семьи пошел. У меня отец военный, двоюродный брат ‑ вертолетчик. Он, кстати, меня в Афгане прикрывал. Дядя тоже военный. Мне все твердили, что я как старший в своем поколении рода обязан продолжить династию. Я же считал, что и без меня военных в семье хватает. Вернувшись из Афганистана, закончил политех, работал на ВТЗ. Хорошая зарплата. Все нормально. Но что-то не то. И я другой. Пошли на танцплощадку в парк. Что-то там хлопнуло. Я «на автомате» в прыжок - и через долю секунды уже за скамейкой. Друзья смеются: «что это с ним». Потом кто-то объясняет, что я «оттуда». Все уважительно замолкли. Но мне не легче. У меня реакции на жизнь другие. Другие представления о справедливости. В общем, когда ко мне на заводе подошел «конторский» и предложил «по комсомольской путевке» присоединиться к создаваемому спецподразделению, я согласился. Чем очень порадовал дядю. Он сразу вывод сделал, что от судьбы не уйдешь.
- Сейчас поменялось ли ваше отношение к афганской кампании?
- В какой-то мере. Еще там. Мы ехали помогать афганцам. Считали даже, что Афганистан станет 16-й республикой СССР. Мы туда ехали интернационалистами. Вот это прекраснодушие быстро улетучилось. По нам стреляли всегда, независимо от того, с каким грузом идет колонна. Везет ли она топливо, боеприпасы или парты с учебниками для школ. Хотя о характере груза они всегда знали точно. На них работали и местные жители, и афганские военные, которые вроде бы были нашими союзниками. Мы для них были оккупантами. Даже когда бурили колодцы, строили школы, больницы и дороги. Никому из местных доверять нельзя было. Утром клянутся в дружбе, а вечером всадят нож в спину. В магазин ходили только группами, хотя поселок считался спокойным, «своим». Один у нас вышел без сопровождения ‑ наутро к гаражу подкинули голову. Ее на родину хоронить и отправили. Тела так и не нашли.
- Правы были те, кто считал ввод войск в Афганистан ошибкой?
- Ошибкой был вывод войск оттуда. Нельзя было уходить. Тем более что уже разворошили этот муравейник. Тогда не было бы у нас войны в Чечне, не было бы взрывов в России, не было бы наркотической эпидемии. Мы же там защищали интересы своей страны.
КСТАТИ
Сегодня Алексей Воробьев, помимо прочего ‑ постоянный автор «Владимирских ведомостей». Например, он пишет нам большинство заметок о спортивных событиях нашего региона. Редакция «ВВ» поздравляет и Алексея, и в его лице всех владимирских «афганцев» с памятной датой.