- Линас, все эти шесть лет вы вспоминали о Владимире и своей работе в нашем городе?
- Конечно. Я люблю ваш город, ваш театр. Мы поддерживаем дружеские отношения с Любовью Гордеевой, с Борисом Григорьевичем Гуниным и другими людьми театра. И я всегда охотно вспоминаю работу над постановкой «Короля Лира». Все тогда складывалось очень уютно и приятно. О результате судить не берусь, это ваша, зрительская привилегия. Но признаюсь ‑ тогда первый раз в жизни я задремал на третьей генеральной репетиции. Это значит, что все шло очень удачно.
- Но вы же понимаете, что даже самые преданные поклонники того спектакля будут ждать от новой постановки того же уровня и тех же эмоций?
- Знаете, любой творческий человек работает прежде всего для себя. И вот для меня эта работа ‑ нечто новое. Я почти всегда ставил спектакли с метафорами, с поэтическими ребусами, костюмным антуражем. А тут стилистика такого киношного гиперреализма. Но я люблю пробовать новое.
Конечно, я надеюсь оправдать ожидания людей, которые придут на премьеру. Но скажу так. Я считаю неудачным спектакль, с которого уходит большинство зрителей. И так же ‑ спектакль, с которого не уходит никто. Потому что если что-то нравится всем без исключения, главным образом - это попса или китч. Как картины на Монмартре или Арбате. Это имеет право на жизнь, но это не искусство. Поэтому я даже хочу, чтобы кто-то ушел со спектакля. И лучше - громко хлопнув дверью. Но боюсь, что после «Пяти вечеров» хлопать дверями не будут.
- Почему выбраны именно «Пять вечеров»?
- Идея театра. Но мне эта пьеса всегда была очень... мила и приятна. Как хороший сладкий чай. Или красивая девушка, которая идет по улице. «Пять вечеров» - нестандартное произведение. Оно написано в конце 50-х годов ХХ века и выглядело довольно революционным для советской литературы. Хотя в целом, честно говоря, я невысокого мнения о советском искусстве. До 40-х оно как-то держалось: за счет творцов, рожденных до революции, таких, как Ахматова, например. А потом уже любое творчество, не соответствующее принципам соцреализма или не понравившееся партийным деятелям, планомерно и успешно убивалось той средой.
- Что значит «убивалось»? Пушкина с Моцартом никакой революцией не убьешь.
- Революцией может и не убьешь, но... Пушкин не жил при советской власти, а Моцарт - в Третьем рейхе. Вообще-то, Пушкиных и Моцартов по определению много не бывает. Больше просто хороших творцов: Леонкавалло, Доницетти, если говорить о композиторах... Володин - тоже, думаю, из этого уровня. Они все прелестны, но они не Пушкины. И вот просто хороших творцов задавить, к сожалению, еще легче.
- За шесть лет труппа нашего театра сильно изменилась. Выбрать актеров в «Пять вечеров» было легко?
- Легко. Мне дали абсолютную свободу выбора. У нас прошел кастинг. Я считаю, что выбрал на эти роли самых лучших актеров. Это не значит, что другие артисты в театре менее талантливы. В вашей труппе есть много прекрасных актеров, но на другие образы. А вот на эти образы из пьесы Володина лучше всего попадают именно Гордеева, Круценко, Демидова, Шалухин...
- Вы уже несколько лет режиссер-фрилансер. Не проще было оставаться главрежем?
- Каждая палка имеет два конца. С одной стороны, проще быть свободным художником. Ты отвечаешь только за качество конкретного спектакля. У тебя намного больше времени на другие занятия. А у главрежа этого времени практически нет, потому что он отвечает буквально за все, и должен вникать во все организационные моменты - от личных проблем актеров до гвоздей и бюджета. Зато у главрежа есть серьезный плюс - гарантированное место работы с зарплатой. В кризис это особенно важно.
- Спустя годы после премьер вы интересуетесь судьбой своих спектаклей?
- Физически невозможно проследить за всеми спектаклями. Но информация до меня доходит. Практически в каждом театре завязываются дружеские отношения, так что друзья потом рассказывают, как живут мои постановки. Но смотреть их спустя годы я немного побаиваюсь. Потому что знаю: через год то, что я поставил, даже при бережном отношении сильно изменится. Иногда слишком сильно. А иногда до неузнаваемости. Спектакль ‑ живой организм, так что как-то само собой все постепенно переделывается.
Помню, приехал в один город с очень хорошим театром, где я раньше ставил спектакль с прекрасными актерами. Они обрадовались ‑ «завтра вечером снова ваш спектакль, приходите обязательно». Я пришел. А в антракте с криком побежал к ним сообщить, что я этого спектакля не ставил.
- Насколько вам тяжело работать с российскими театрами и вообще в России?
- Не тяжело абсолютно. Просто надо изначально учитывать разность менталитетов. Западный менталитет - рациональный. А славянский - очень эмоциональный. Эмоциональное всегда более лениво. Так что иногда надо уметь вставлять артистам «батарейки», чтобы они не ленились, тогда все хорошо получается.
Что касается работы в целом в России, то здесь мне очень комфортно. В России живет много прекрасных людей - моих друзей и приятелей, с которыми мне очень нравится находиться рядом. Конечно, мне может не нравиться политика властей страны, но я же понимаю, что Правительство РФ ‑ это еще не Россия. Как парламент Литвы ‑ еще не Литва. И я честно работаю в любой стране. Какие при таком подходе могут быть сложности?
- У вас отличный русский язык, акцент совсем крохотный ‑ так сказать, для шарма. А на каком языке вы говорите с актерами в Польше, например, или в Румынии?
- В Польше ‑ на польском, я его знаю. А в Румынии общался на русском. Там очень много выходцев из Молдовы, которые прекрасно знают русский и румынский и работают переводчиками.
- В режиссеры многие приходят из актерства. Вы актером никогда не были. Как вообще выбрали эту профессию?
- К актерству я действительно никогда не стремился. Не хотел на сцену. И потом, зачем мне какой-то дядя-режиссер, который будет мне указывать, что делать и кого как играть? Во времена СССР это было важно в том числе идеологически. Если я считал, что идейные коммунисты за уничтожение миллионов людей будут гореть в аду, то как мне их играть, как им сопереживать?
Ну а в детстве я вообще не думал ни об актерстве, ни о режиссуре. Музыку тем более терпеть не мог. Поскольку меня с детства родители заставляли ею заниматься. Я страшно ненавидел это дело. Все парнишки бегали с мячиком, а я часами сидел и бацал на фортепьяно. Когда мог, филонил ‑ укладывал вместо нот книгу, читал ее и бацал, как придется. Чтобы не застукали. И мечтал заниматься чем-то таким, где не надо ничего бацать. Так и дорос до любимой профессии ‑ режиссера, который, с точки зрения большинства, только книги читает и ничего не делает. Как моя дочь в детстве рассуждала: «Вон папа идет с работы. Скажет, что устал. А с чего он устал? Чего он такого на работе делает? Просто сидит, пьет кофе и кричит на актеров».