В Государственном архиве Владимирской области хранится любопытный документ. Листовка Всероссийского союза земельных собственников с призывом к хуторянам и отрубникам (крестьянам, вышедшим из общины. - Прим. авт.) вступить в Союз, выпущенная в конце лета - начале осени 1917-го. Помимо прочих сведений, характеризующих экономическую и политическую обстановку того времени, в ней можно найти ценную информацию об урожайности: «...надо помочь крестьянину извлекать из своего надела как можно больше дохода, чтобы русский землепашец получал с десятины не 30 пуд. хлеба, а 150-160 пудов, как получает крестьянин за границей».
Разберемся с десятинами и количеством пудов. Хозяйственная десятина - чуть больше гектара (1,09 га), пуд - 16,3804964 кг. Соответственно с гектара российский крестьянин сто лет назад получал меньше 5 центнеров, а заграничный - 25.
По нынешним временам и иностранцы урожай скромный имели. Например, в прошлом августе, согласно данным АВО, средняя урожайность озимых культур в регионе-33 была 32 центнера с гектара. Уже в октябре подвели полные итоги уборочной-2017: средняя урожайность зерновых - 28 центнеров с гектара (в 2016 году - 24 центнера). Но, напомним, в листовке речь идет о сельском хозяйстве столетней давности.
Кстати, об озимых. В июле 1917 года крестьяне в неземледельческих уездах Владимирской губернии под непрекращающимися дождями начали жатву несозревших озимых. Почему? Нужда заставила. Шел третий год Первой мировой. Мужиков-кормильцев - самых сильных, трудоспособных, без которых пустыри на месте когда-то обрабатываемых полей множились, как грибы после дождя, массово забирали в армию. Сеять было некому, а подчас и нечего - не хватало семенного материала.
Призрак голода стал реальностью. Ежегодно губерния ввозила 10 млн пудов хлеба, но война и февральские революционные события порушили привычные связи. Более того, в марте был введен закон на хлебную монополию государства. Весь излишек хлеба изымался и продавался населению по твердой цене, в том числе и самим хлеборобам.
Так вот, по архивным данным, урожай озимых в 1917-м был плохим - общий недобор хлебных культур по губернии составил 4 млн 800 тысяч пудов. Острее всего это почувствовали в Муромском и Меленковском уездах: муромляне не досчитались миллиона пудов, меленковцы - 400 тысяч пудов.
К концу лета голод начался в Судогодском, Меленковском, Ковровском уездах. 7 августа в Меленках вспыхнул стихийный голодный бунт...
Государство не обеспечило селян (справедливости ради надо сказать, что и горожан, и армию) хлебом насущным, но зато «пришла радость, откуда не ждали» - в виде вольницы. В «Рапорте начальника Вязниковской уездно-городской милиции Владимирскому губернскому комиссару об общем положении в уезде» от 31 марта 1917 года мы читаем: «Нахлынувшая волна освободительного движения вполне перевернула наш старый уклад жизни, как в политическом, так и в экономическом смысле». Так оно и было.
Временное правительство задумало земельную реформу с раздачей (без выкупа!) ресурса крестьянам. Народу идея пришлась по душе, но даже больше пашни крестьяне желали получить в пользование леса и луга, контроль над реками и озерами. И не дожидаясь законов, выгоняли скот на частные луга и даже запрещали рубить лес, считая его своим, выставляли «кардоны» на водных артериях. От такого толкования преобразований страдали не только собственники, но и те структуры, в том числе военные, с которыми арендаторы лесных делянок или поставщики продовольствия были связаны договорными обязательствами.
Примечателен случай с землевладелицей Юрьевского уезда Лялиной. 5 июля она телеграфировала губернскому комиссару, что ее покосы в селе Семизино захватили крестьяне и ей придется распродать скот и прекратить поставки молока в Москву.
Есть в архиве жалобы и на самоуправство крестьян по поводу запретов сплавлять лес по рекам, и на захват грузов. Были случаи вмешательства общественных комитетов в работу кооперативов, поставляющих продовольствие в армию.
Сельскому хозяйству как отрасли самоуправство крестьян также наносило ущерб, причем убытки имели долгосрочную перспективу - аукнулись спустя годы. Например, 21 июля в губернский центр из Симы князь Голицын писал: «Крестьяне сел Некоморно, Краски и Новое и деревень Камынки и Скородумки, граничащих с моим Новосельским имением, захватили часть покосных угодий и перелог этого имения, скосили и увезли траву, и пасут свой скот по захваченным угодьям. <...> это обстоятельство может привести к помеси моего племенного скота с простым крестьянским... Если вышесказанные самовольства крестьян не прекратятся, то я буду вынужден нарушить свое хуторское хозяйство, что в интересах государства едва ли будет желательно». Легкий шантаж помещика и его обида в письме не главное, главное, что сводилось на нет племенное скотоводство.
Еще больший разлад в государственной машине привнес отказ крестьянских обществ платить налоги с надельных земель. На 1 июня 1917 года недоимка составила 48,7%, тогда как годом на ранее на этот период в казну не поступили лишь 18% платежей.
Хаос стал системой, в которой землепащец, изрядно потрепанный войной, пытался выжить, отринув не только старорежимные «веру, царя и Отечество», но и юридические нормы.
При этом ни о какой смычке города и деревни речь не шла. Рабочие не воспринимались как близкородственный класс, напротив - для крестьян пролетариат был и обременителен (ведь это для «городских» у мужиков изымали хлеб, обрекая крестьянские семьи на голод, ведь это «городские» задавили крестьянина дороговизной «железа, обуви, одежды и всего, что он получает из города»), и непонятен в силу разного уклада жизни.
Российское крестьянство в начале XX века сохраняло общинное мировоззрение, что подтверждается, например, протоколом № 1 общего собрания крестьян деревни Бахтино Милиновской волости Судогодского уезда от 11 мая 1917 года: «Признаем, что земля есть Божий дар подобно солнцу, свету, воздуху и воде, и должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает».
Увы, но в революционный год обрабатывать землю было некогда: земства переключились с агротехники на политику, агитаторы всех мастей наводнили деревню, а крестьянство в поисках сиюминутной возможности выжить (а в некоторых случаях и нажиться) проморгало аграрную державу.