Зоя Михайловна родилась и выросла в деревне Волковойно (Камешковский район). 22 июня 1941 года ей запомнилось суетой и слезами. Вряд ли дети осознавали масштаб трагедии, однако общее тревожное настроение передалось и им.
В сентябре 41-го Зоя собралась в школу. В этот момент отец Михаил Филиппович Ложков уже ушел на фронт. Она с мамой Марией Федоровной и сестренкой Иринкой (ей на тот момент было два года) остались дома. 1 сентября Зоя со старшими подругами пришла к учительнице начальных классов Александре Петровне Зубовой. Та взглянула на девочку, которая и ростом-то была ниже всех, и велела приходить через год. Зоечка хоть и расстроилась, но стала упорствовать, включила самый убойный аргумент - рыдания. И тогда учительница вынесла вердикт: «Потянешь – оставлю».
- А я потянула, - улыбается Зоя Михайловна. – Посадили меня на третью парту. Учиться мне было интересно и не тяжело. У меня была очень хорошая память. В 16 лет я заболела менингитом, и она стала хуже.
В классе учились 30 человек, но проблем с дисциплиной не было. Занимались все. В пятый класс средней школы Зоя пошла в Камешкове. Тут их было в классе 50 человек, по трое сидели за партой.
- Позже в первой школе Камешкова был организован немецкий госпиталь, и так получилось, что окна нашей школы выходили в его двор. Мы видели, как по нему такие вальяжные немцы ходили, наверное, офицеры. Сидели на скамеечках белых. А вокруг было много цветов, розы и дорожки песком посыпаны. Территория - загляденье. Как-то раз директор школы пришел в класс и говорит: «Не выдумайте немцам бросить в форточку карандаши, бумагу или газету». Да мы, может быть, и не догадались, но он сказал, и мы стали искать, где бы нам взять и бросить бумагу, карандаш. И так и не нашли ничего. Писали мы тогда на полях газет чернилами из сажи. Как учительница наши домашние задания проверяла – не знаю. Сажа осыпалась быстро, букв и слов не видать. Но газеты мы знали, что не надо им кидать, вдруг что узнают, - говорит Зоя Михайловна.
После занятий деревенская детвора собиралась на краю деревни. Здесь было вдоволь места для игр и обзор был прекрасный.
- Все ждали родных или весточки от них, - вспоминает наша собеседница. – Мы смотрели, к кому почтальонка ходила. Так и новости узнавали. От кого слышались слезы и рев, значит, «похоронка» пришла, у кого спокойно, значит, все нормально.
Тетка нашей героини Александра училась в 10-м классе, когда Зоя была в начальной школе. И старшеклассников время от времени отправляли на станцию Новки.
- Сюда приходили железнодорожные составы с телами немцев, - рассказывает Зоя Михайловна. - Старшеклассники растаскивали эти тела. Летом перегружали на телеги, зимой - на сани и увозили на край Камешкова, на кладбище. Мужчин не было, вот школьников и привлекали. Когда Александра возвращалась домой, она есть не могла. Иногда тела приходилось отбивать ломом, если смерзлись. Летом запах шел жуткий. Она приходила, мылась и мылась, настолько это было жутко и неприятно.
Мама Зои сначала работала на фабрике, потом перешла в колхоз. Она брала дочку с собой, вместе зарабатывали трудодни.
- Мы делали все то же, что и взрослые, - говорит Зоя Михайловна, работавшая с семи лет в колхозе. – На сенокосе сгребали сено, стога ставили, если жатва – рядом тут же, помогали. Я любила сенокос и молотьбу. Снопы бечевкой перевязывали, моя задача была ножом ее разрезать. Я хоть маленькая было, но ловкая, видимо, со мной любили взрослые работать. «Давайте Зойку нам», - просили. И Зойка с радостью неслась. Однажды до кровяных мозолей работала, меня отправили на «больничный», вылечила руки, и снова в строй. По-другому тогда и не мыслили.
Жили впроголодь. Мама в колхозе на ферму с реки возила бочками воду. Зимой вода расплескивалась, колею намораживало, и бочки частенько опрокидывались. Она поднимала их в одиночку. Надорвалась. Лежала и неоднократно в ковровской больнице.
- У нас не было хозяйства, но по праздникам односельчане приносили молоко, яйцо, крупу… Мы радовались не зная как! Кашу мама с бабушкой варили и уходили в церковь: в селе Горки в 1944 году открылся храм. А мы выбегали на дорогу и ждали их: когда уже они придут и кашу будем есть?! Вот как мы жили, беднота несусветная.
По пятницам бабушка брала Зою в баню. И ходили они строго к четырем часам дня. Девочка сначала не понимала, почему так.
- Когда меня в первый раз взяли в баню, стали мы собираться. Бабушка с кухни взяла картошку, в другой раз - морковку, кусочек хлеба, то еще что-то. Баня до сих пор в Камешкове на косогоре стоит, а внизу - склон и железная дорога, которая идет на фабрику. Помню, подходим мы к парапету, а со стороны Новок по этой железнодорожной колее группа немцев на дрезине едет, везут дрова. Они поравнялись с нами, женщины вытаскивают провиант, кто что принес, и бросают им. Конвой кричит: «Что вы делаете? Они ваших мужей и детей убивают». А бабушки им отвечают: «Так они тоже люди!» И заплакали, а мы, глядя на них – тоже в рев. Вот русский человек какой! Вот поэтому и ходили мы в баню к четырем часам…
Пленные немцы в войну, да и после нее, были привычным явлением на улицах владимирских городов, как, впрочем, во всем Союзе. В 1944 году по деревне шла очередная партия пленных. Шли строем в Горки.
- А мы, дети, как всегда играли на своем месте – в конце деревни, в своем дендрарии, - вспоминает Зоя Михайловна. - Ира оказалась рядом с дорогой. Один из немцев вышел из строя, положил Ире на голову руку, а она беленькая была, и заплакал. Сестра стояла ни жива ни мертва. Она хоть и крошка была, но понимала, что это – немец. Потом, когда он встал в строй и ушел, побежала домой к бабушке. Плакала навзрыд: «Меня немец трогал по голове». Бабушка ее успокаивала долго: «Ну не убил же он тебя, ну перестань, не плачь». Еле уговорили перестать реветь.
Наша собеседница помнит до сих пор и звук бомбардировщиков - сильнейший гул, от которого закладывало уши и трудно было спрятаться: фашистские самолеты летали бомбить Горьковский автозавод, заводы имени Ленина, «Сокол», «Красное Сормово», «Двигатель Революции». Первые бомбы упали на Горький в ноябре 1941 года.
День Победы – 9 мая 1945 года – Зоя Михайловна очень хорошо помнит:
- Мы, дети, сначала не поняли, почему все кричат и радуются и бегут в клуб. Вся деревня там собралась, плясали, пели, целовались, поздравляли друг друга. Это было ликование. А кто-то плакал. Погибли многие. Никаких парней у нас не было. И с фронта приходили по-разному. У нашего соседа Александра Мазнова, отца пятерых детей, была подпрыгивающая походка. Он так на фронт и уходил. А пришел еле живой, вскоре умер. Помню, что очень много было инвалидов. Они на своих колясочках на вокзале были, по вагонам ходили, милостыню просили. Платили им копеечную пенсию. Точно не могу сказать, но можете представить, если моему деду за убитых сыновей 12 рублей платили... А поскольку многие из этих инвалидов уходили на фронт мальчишками, то и навыков профессиональных не успели обрести, вот и спивались. А что им было делать? Горькие судьбы!
…Зоя Михайловна вздыхает. Воспоминания о войне – трудная тема и по-прежнему болезненная, хоть и прошло уже 82 года. Она замечает, что после войны 9 мая особо и не отмечали, первые большие торжества прошли в 1960 году, в честь 25-летия победы над фашизмом. Ей было тогда 25 лет, она работала пионервожатой и учительницей немецкого языка. Но это – совсем другая история.