150 лет со дня рождения певца неброской красоты средне-русской природы Исаака Левитана, автора легендарной «Владимирки», написанной на нашей земле. Картина, ставшая таким же прочным символом светлой российской тоски и тихой радости, как «Грачи» Саврасова, небольшая ‑ метр двадцать на 80 сантиметров. После ее окончания в 1892 году художник, всю жизнь терпевший нужду, подарил работу Третьяковской галерее, не считая возможным взять за нее деньги. Дело в том, что в ней не только поле, дорога и небо, а сама народная судьба. Как раз в те годы наши живописцы считали своим долгом поднимать в искусстве горькие социальные темы, и, по воспоминаниям подруги Левитана Софьи Кувшинниковой, эта работа возникла под влиянием скорбных песен, раздававшихся на каторжной «Владимирке». По ней арестанты, гремя кандалами, шли из Москвы до Владимирского централа и дальше - в Сибирь. Потому Михаил Нестеров и назвал вроде бы бессюжетную картину «образцом русского ИСТОРИЧЕСКОГО пейзажа».
На «Владимирку» - творить
В нашу губернию Левитан приехал 12 мая 1892 года всерьез ‑ на все лето. С адреса: «Нижегородской ж.д. станция Болдино, имение Городок», он пишет всероссийскому меценату и своему личному покровителю Павлу
Третьякову: «Поселился я в довольно живописном месте и думаю поработать». Хотя квартирой художника стала комната в избе крестьянина Александра Попкова, на одном месте он не сидел, а путешествовал по округе, останавливался на дачах друзей: Костырево, Сушнево, Елисейково, Пешки, Липки, Абакумово. Охотясь в здешних лесах, он пока не подозревал, что скоро вернется сюда, как «высланный за 101 километр»…
Однажды совершенно случайно художник набрел на почти готовый пейзаж. Спутница Левитана Кувшинникова вспоминала потом, что он был вполне идиллическим с виду: «Длинная дорога белеющей полосой убегала среди перелесков в синюю даль. Вдали на ней виднелись две фигурки богомолок, а старый покосившийся голубец со стертой дождями иконкой напоминал о давно забытой старине. Все выглядело таким ласковым, уютным». Но Левитан увидел здесь другое ‑ затаенную грусть кандального тракта. «Картина, это что такое? ‑ размышлял он. - Это кусок природы, профильтрованный через темперамент художника, а если этого нет, то это пустое место». На другой день они пришли вновь, уже с мольбертами, красками и кистями…
«Видишь телегу - рисуй телегу, видишь корову, рисуй так, как видишь, старайся передать то, что чувствуешь, то настроение, которое создается у тебя при виде той или другой картины природы, - был уверен Левитан. - Запоминать надо не отдельные предметы, а стараться схватить общее, то, в чем сказалась жизнь, гармония цветов. Работа по памяти приучает выделять те подробности, без которых теряется выразительность, а она является главным в искусстве».
Секрет
«Владимирки»
Магию великих произведений невозможно пересказать, это как описывать воду или огонь. Но можно проследить технологию их создания и процитировать специалистов. В эскизе, сделанном с натуры под владимирским имением Городок, Левитан сначала зарисовал конкретный ландшафт с дорогой и высоким небом. Откуда взялось ясно читаемое настроение безнадежной беспредельности, искусствоведы объяснили, когда готовая картина оказалась в Третьяковке: «с помощью низкого горизонта создано ощущение нескончаемости тяжкой дороги», «одинокая фигурка у голубца с иконой» (эта своего рода микрочасовня, существует и поныне, только немного не в том месте. ‑ Авт.), «как символ белеет маленькая сельская церквушка». Плюс холодные тона поблекшей травы и сумеречного неба и предвещающие непогоду и несчастья свинцовые облака.
Вполне можно предположить, что окончательно такой трагический взгляд на мирный проселок сложился у автора под влиянием личных переживаний: хлебнувший унижений и бедности еврейского местечка Левитан, будучи даже признанным художником, оставался «человеком второго сорта». Вернувшись в начале сентября в Москву с десятком картин и этюдов («Лесистый берег. Сумерки», «Ранней весной», «Ржаные поля», «Берег реки», «Осень»), он вместе с другими некрещеными соплеменниками получает императорский запрет на проживание в обеих столицах…
По «Владимирке» ‑ в ссылку
Один лишь художественный талант и мог в ту эпоху дать человеку с его происхождением «путевку в жизнь» - в отличие от других учебных заведений только «в рисовальщики» способных юношей принимали, обращая внимание на дар, а не на анкету. Уже во время обучения в Московском училище живописи, ваяния и зодчества выходец из семьи мелкого железнодорожного служащего литовского местечка Кибартае обратил на себя внимание
серьезных ценителей живописи. Один из ранних левитановских «пейзажей настроения» - картину «Осенний день. Сокольники» - сразу же приобрел Павел Третьяков. Потом были и другие покровители: в тверском имении помещицы Турчаниновой для Левитана была построена специальная мастерская, где он написал редкую для себя оптимистичную картину «Март». В последнее десятилетие жизни он привозил и другие светлые и яркие пейзажи - из Германии, Франции, Италии, Австрии, Швейцарии… Но главными остались другие: «После дождя. Плес», «Тихая обитель», «Вечерний звон», «Над вечным покоем», «Владимирка» - полные томления души. «Ах, были бы у меня деньги, купил бы я у Левитана его «Деревню», - писал Чехов, - серенькую, жалконькую, затерянную, безобразную, но такой от нее веет невыразимой прелестью, что оторваться нельзя: все бы на нее смотрел да смотрел. До такой изумительной простоты и ясности мотива, до которых дошел в последнее время Левитан, никто не доходил до него, да не знаю, дойдет ли кто и после».
И без того склонный к депрессии Левитан, безумно ранимый (возненавидел дважды спасшего его от самоубийства Чехова, который вывел Кувшинникову в рассказе «Попрыгунья»), был просто убит унизительной высылкой. Вернувшись на Владимирщину в дом Попкова, работать почти не мог, днями бродил по полям и лесам, ждал вестей о хлопотах за его судьбу со стороны влиятельных друзей, дошедших до самого Зимнего дворца… Только в конце декабря Левитану разрешили ‑ временно - вернуться в Москву. И лишь после того, как уже в самом конце «владимирского» 1892 года Валентин Серов выставил в Петербурге портрет изгнанника, генерал-губернатор Москвы навещает мастерскую Левитана и удостаивает его бесценной «московской прописки»…
«Почему я один? ‑ спрашивал он. - Почему женщины, бывшие в моей жизни, не принесли мне покоя и счастья? Быть может, потому, что даже лучшие из них - собственники. Им нужно все или ничего. Я так не могу. Весь я могу принадлежать только моей тихой бесприютной музе, все остальное - суета сует... Но, понимая это, я все же стремлюсь к невозможному, мечтаю о несбыточном...»
«Прозрение ‑
источник страданий»
Чехов считал, что левитановская тоска была началом психической болезни. Когда она приходила, художник бежал от людей, соскабливал краски со своих картин, прятался, уходил с собакой Вестой на охоту, но не охотился… Все сделанное казалось ему слабым и бессмысленным.
«Но что же делать, я не могу быть хоть немного счастлив, спокоен, ну, словом, не понимаю себя вне живописи, - сокрушался он. - Я никогда еще не любил так природу, не был так чуток к ней, никогда еще так сильно не чувствовал я это божественное нечто, разлитое во всем, но что не всякий видит, что даже и назвать нельзя, так как оно не поддается разуму, анализу, а постигается любовью. Без этого чувства не может быть истинный художник. Многие не поймут, назовут, пожалуй, романтическим вздором - пускай! Они - благоразумие... Но это мое прозрение для меня источник глубоких страданий. Может ли быть что трагичнее, как чувствовать бесконечную красоту окружающего, подмечать сокровенную тайну, видеть Бога во всем и не уметь, сознавая свое бессилие, выразить эти большие ощущения...»
Почти сразу после того, как 22 июля 1900 года - всего в 40 лет ‑ Левитана не стало, его поклонники стали предлагать создать во Владимирской губернии музей художника. На восьмую годовщину смерти живописца 22 июля 1908 года на Владимирском тракте обновлен тот самый голубец с известной картины. Считается, что кроме знаменитой «Владимирки» наши края в разной степени вдохновили его на создание еще 16 картин и этюдов.