Победа ковалась не только на фронтах Великой Отечественной войны, но и в тылу. Нам многое известно о военных операциях, крупных битвах, но почти ничего не знаем о каждодневном подвиге людей в тылу. Не снимают о них фильмы, не пишут книги. А это несправедливо...
- Удивительно, но я как-то не помню самого начала войны. Зато хорошо запомнилось, что примерно за год до войны в городе Лениногорске Восточно-Казахстанской области, где жила наша семья, стало совсем худо с продуктами. Очередь за хлебом занимали с ночи, писали на ладонях номера химическим карандашом. А хлеб-то иной раз и не привозили! Вместо него давали тесто, которое так и взвешивали на весах грязно-серыми ошметками...Эти воспоминания принадлежат Вениамину Михайловичу Прокудину. Он заслуженный пенсионер, живет в селе Спасском, что неподалеку от Юрьевца.
Вениамин Михайлович кандидат медицинских наук. Многие годы он проработал в Калмыцком государственном университете. По причинам, о которых я скажу ниже, пять лет назад был вынужден уехать из Элисты. 79 лет - возраст весьма почтенный. Позади целая жизнь. Чего только не пришлось в ней испытать, куда только не заносила судьба и служба истинно русского интеллигента! Многое забылось, иное вспоминается уже с трудом, но военное детство и юность Вениамин Михайлович не забудет никогда. Верно же говорится: кто прячет прошлое ревниво, тот вряд ли с будущим в ладу!
«Мне было 13 лет, когда я пошел работать на электромеханический завод учеником токаря, - рассказывает Вениамин Михайлович. - Помню, страшно испугался, впервые попав в огромный заводской цех. Потом уже мы разобрались, что станки были дореволюционные с ременными передачами. Только в 1945 году к нам стали поступать американские станки «Акмэ». Эти были уже полуавтоматические, и на них можно было что-то зарабатывать. А так я три года получал 350 рублей, в то время как буханка хлеба на рынке стоила 300.
Поставили меня учеником к опытному токарю. Я - пацан, достаю только до станины, а у станка один патрон размером, наверное, с мой рост. Но ничего, привык. Сколотил два ящика, чтобы быть вровень с резцом, и приноровился. Точили мы болванки и корпуса для снарядов и торпед, все делали по чертежам и путью даже не знали, что делаем. Уставали страшно, а главное - постоянное чувство голода. Я получал по рабочей норме 400 граммов хлеба, в заводской столовой только капустная баланда и иногда картофельно-свекольные зразы. Американская «гуманитарка» - тушенка, консервированный горох, фасоль, одежда - все расходилось исключительно по начальству. Спасали нас огороды. Пара грядок под зелень была почти у каждой семьи около дома. Были у всех и небольшие, 3-4 сотки, огородики за городом. Там сажали картошку, морковь, другие овощи. Эти огороды не охранялись, но ни о каком воровстве мы тогда и не слыхивали. Нас у матери было трое, отец умер еще до войны. Как прокормиться, как не умереть с голоду? Нужда обостряет изобретательность. Вот я и придумал, как добывать съестное.
С фронта тогда привозили на завод целые вагоны искореженной, побитой техники. Покалеченные танки, самолеты, снаряды без взрывателей, пушки и машины сваливали грудами во дворе на дальнейшую переработку в металлолом. Пацаны народ любопытный, несмотря на все запреты, лазили по этим кучам каждую свободную минуту. Сколько же их поплатилось за это любопытство! Вот типичная картина. Обед 30 минут, станки заглушены, все тихо и вдруг - бабах! Очередной взрыв, еще кто-то остался без глаз, рук или без ноги! И все равно лазили. И я лазил. Там, в куче хлама, и отыскал я ствол от винтовки, а немного позже - почти исправный кавалерийский карабин. Из ствола я смастерил обрез и твердо решил промышлять охотой. Оружие, стало быть, у меня было, а где взять для него патроны? В местной библиотеке нашел я старенькую книжку «Пороховое дело в допетровской и петровской Руси», где приводились рецепты изготовления пороха. До сих пор досконально помню его состав: каменная селитра, уголь и сера. И стал я самостоятельно дома делать порох. Один раз чуть не спалил всю квартиру и сам чуть не задохнулся, когда неудачно прижег щепотку «своего» пороха угольком. Но ничего, обошлось. И порох вскоре у меня стал получаться не хуже заводского.
Теперь уже с ружьем и патронами начал я охотиться в скалистых горах восточного Казахстана. Поднимался на самую вершину и следил, куда подлетают взрослые птицы. Если подлетают и улетают несколько раз, значит, там гнездо. По веревке спускался к нему сверху. Птенцы пищат, родители защищают их, атакуют меня со всех сторон. Я стрелял с близкого расстояния, наверняка. То пустельгу собьешь, то ястребка. Они падали вниз, а я потом собирал их в мешок. Мать меня не упрекала, молчала, ведь моя добыча помогала семье выживать в течение нескольких лет. Только 9 мая 1945 года, в день Победы, я «расстрелял» на радостях весь свой запас патронов. С охотой было покончено.
Рабочий день у взрослых токарей, оставшихся в тылу по броне, длился 12 часов, у нас, мальчишек, по 8. Плюс один выходной в воскресенье по малолетству. Уставали жутко, так как работали до седьмого пота. Понимали, что фронту нужны наши безликие номерные изделия. Да и боялись попасть на доску позора. Была в цехе такая доска с лозунгом «Не выполнил норму - помог врагу!». Фамилии тех, кто норму не выполнял, писали под этим «приговором», а «пособникам» врага было всего-то от роду 12-13 лет.
Несмотря на все невзгоды, народ, думаю, жил веселее. Люди были душевнее, что ли. Больше было общения, взаимного внимания, взаимопомощи, меньше зависти и злобы. Угрюмые или удрученные типы попадались совсем редко. Вечерами взрослые, кто не работал в вечернюю или ночную смены, собирались около домов по 5-6 человек. Рассаживались кто на чем, и начинались бесконечные рассказы про быль и небыль, домовых и оборотней, про коварство мужчин и доверчивость женщин, про змею, влюбленную в раненого солдата, и всякие другие жути. Здесь же крутились и мы, ребятня. Слушали, затаив дыхание. Здесь же иногда играли в лото, чижа или городки. Потом кто-нибудь приносил гитару или балалайку, пели песни все вместе. Пели негромко, бережно несли мелодию, часто - на несколько голосов. «А в воскресенье мать-старушка в платке к воротам подошла. Родному сыну передачу принесла. Подайте передачу, а то люди говорят, что в тюрьме здесь заключенных сильно голодом морят!» Иногда летом мы, мальчишки, слушали эти песни с горы. Была там высокая гора, а город внизу словно тонул в тумане от выбросов заводских труб. И вдруг с одной стороны доносится:
Не для меня цветет весна,
И песня жаворонка
прольется,
И дева с черными бровями -
Она растет не для меня.
А для меня - кусок свинца,
Он в тело белое вопьется,
И кровь горячая прольется.
Вот это будет для меня!
Или отрывки из песен про Сережку Чеснока, который был зарезан в драке и могила которого так «пышно расцвела». А немного спустя с другой стороны уже слышится песня про «три сосны на Муромской дорожке» или «в лунном сиянье снег серебрится». Трескучих патриотических песен в такие часы не пели. Казенные песни распевали ученики в школах под руководством учителей. «По-над Сбручем, по-над Сбручем войско красное идет. Мы любых врагов проучим, Тимошенко нас ведет!» Или вот: «Мы готовы к бою, товарищ Ворошилов. Мы готовы к бою, Сталин, наш отец!». Мой младший брат однажды по глупости спел на улице: «Мы готовы к бою, товарищ Валя Вшивый!». Так мать потом вызывали в партком, пропесочили по полной программе. Хорошо еще никого из нашей семьи не посадили!
Нет, трескучих песен в народе не пели. Было очень тяжело, но я уже много лет не слышал и не помню, чтобы пели так раздольно, с таким чувством, как когда-то я слышал с горы. Не на праздниках, а просто общаясь, для души, для удовольствия. Думаю, потому, что русская нация серьезно больна. В ней исчезает порода людей, обладающих извечной и здоровой духовностью. Вернее, не исчезает сама по себе, а планомерно и злонамеренно уничтожается. Правда, «звенят еще в душе осколки былых и будущих времен», но все реже и реже. А тогда…
У нас в тылу и злобы особой не было в отношении немцев. В нашем цехе работала целая смена пленных немцев, примерно 200 человек. Работали они аккуратно, и я не помню ни одного враждебного выпада в их адрес. Напротив, наши женщины их даже подкармливали. А вот к союзной Америке относились по-разному. В начале войны безразлично, в середине - с симпатией и надеждой, а ближе к концу войны - с иронией и неприкрытым недоверием. В те годы ходил такой анекдот: что сделать с Гитлером, когда его поймаем? Взять лом, раскалить его докрасна и загнать Адольфу в зад до самого конца. Зачем же так глубоко? Да чтобы союзники не вытащили!».
Уже после войны Вениамин Михайлович закончил вечернюю школу и Свердловский медицинский институт. Работал на кафедре факультетской терапии лаборантом. Затем хирургом в больнице поселка Верхневенский, в институте медицины Академии наук Киргизской ССР. Бывал в научных экспедициях на Памире, Тянь-Шане, в Мургабе на самой высокогорной электростанции мира. В 1970 году был приглашен в только что образованный университет Калмыкии на кафедру физиологии человека и животных. Там Вениамин Михайлович проработал 20 лет...
Вениамин Михайлович на судьбу не обижается. У него две дочери и четверо внуков. Младшая дочь и ее муж тоже врачи.
- Кто не помнит о прошлом счастье, - говорит Вениамин Михайлович, - тот старик уже сегодня. А я не хочу быть стариком. Я помню свой цех, свою охоту, отлично помню 9 мая 1945 года и свой салют в его честь. Помню и то, как когда-то мальчишкой зачарованно слушал с горы раздумные и печальные русские песни.