Удивительна судьба уроженца Мурома Виктора Павловича Сидорова. Простой паренек из рабочей семьи после окончания школы поступил в военное училище, которое успешно окончил в 1958 году. В разных точках Советского Союза прошел путь от командира взвода до командира дивизии. Возглавлял военный институт и Киевское суворовское училище. Руководил спортом в Министерстве обороны СССР. Был членом коллегии Комитета по физической культуре и спорту при Совете Министров СССР, членом Олимпийского комитета СССР. Награжден орденами Красной Звезды и «За службу Родине» III степени.
Виктор Сидоров был одним из главных руководителей и непосредственным участником ликвидации двух страшнейших аварий на территории страны: на Урале в 1978 году и в 1986 году в Чернобыле.Сегодня генерал-майор в отставке, инвалид второй группы проживает в Киеве. Однако Муром, где прошли его детство и юность, не забывает. Часто приезжает на родину. Думается, что его рассказ о событиях в Чернобыле будет интересен читателям.
‑ Какой вы увидели Чернобыльскую АЭС через шесть месяцев после аварии?
‑ К концу июля 1986 года решением главкома сухопутных войск генерала армии В.Варенникова меня командировали начальником оперативной группы на ликвидацию аварии на самой станции, которая обозначалась как третья зона. В день приезда я побывал в третьем и четвертом блоках, поднявшись по лестнице на высоту 73 метра. Побыв там лишь несколько минут, уже ночью ощутил на себе, что такое радиация. Спал при открытой двери. Температура воздуха не превышала 13 градусов, а с меня лил обильный пот, кружилась голова, горело все тело и тошнило. Во многом сразу стало понятно, что мы попали в настоящий ад.
‑ Чем занимались сотрудники оперативной группы военных, которую вы возглавляли? В каких условиях вы трудились?
‑ Рабочее место оперативной группы находилось в помещении самой станции. В соседней комнате располагались сотрудники станции с Юрием Николаевичем Самойленко, который отвечал за радиационную обстановку. Впоследствии он был заслуженно удостоен звания Героя Советского Союза. Кроме данных, получаемых от его группы, мы самостоятельно вели радиационную разведку прибором ДП-5 по 126 контрольным точкам, расположенным по всей территории станции и в жилом городке. К этому времени почти вся территория ЧАЭС была закрыта 30-сантиметровым слоем бетона. Попадались отдельные пятна, где уровень доходил до 60‑70 рентген. Эти места обозначались специальными указателями.
Работа на станции была организована таким образом, что рабочий день для военных начинался с 8 утра и продолжался до 19 часов, а иногда и дольше. Гражданские специалисты трудились с 9 до 16 часов. Выходных не было. Часто вместо убывших со станции присылали офицеров в возрасте 25‑30 лет, неженатых и не имевших детей. Таких я немедленно отправлял обратно и требовал замену. Не хотелось молодым губить жизнь.
‑ Виктор Павлович, в каких условиях приходилось работать людям в центре взорвавшейся станции?
- Ежедневно к 9 часам к нам привозили до 4 тысяч солдат (приписников), которые заранее были распределены по объектам. Здесь их ждали офицеры моей оперативной группы. Эти солдаты отмывали помещения станции, бетонировали открытые участки территории, снимали зараженный грунт и вывозили его в могильники, сбрасывали радиоактивные отходы с крыши, грузили их в контейнеры, которые транспортировали вертолеты. Они же ремонтировали помещения станции, застилали полы специальной пленкой. Объемы огромны.
Экипировка личного состава была весьма примитивной. Специальных защитных костюмов не имелось. Те, кто работал на крыше, надевали противогаз и зимние трехпалые рукавицы. Кроме этого спереди и сзади им навешивали две свинцовые пластины.
Для работ использовался простейший инструмент: совковые и штыковые лопаты, ведра, ветошь, швабры, носилки, стиральный порошок. Всю самую грязную работу выполняли военные до тех пор, пока то или иное помещение не было вымыто. Но результаты мытья особо не радовали. Уже через день радиационный фон в отмытых помещениях опять достигал прежних уровней.
‑ Виктор Павлович, а как велся учет облучения бойцов?
‑ Считалось, что за 30 секунд на крыше солдат получает от 4 до 5 рентген. Некоторые делали в смену по 2‑3 забега. В карточку учета дозы радиации им добавляли эти 4 или 5 рентген. Дозы радиации, которые они получали на лестнице в ожидании своего выхода на крышу, не учитывались. А радиация там была большая. Это я испытал на себе в первый же день пребывания на станции. Каждая операция для конкретной группы военных длилась в пределах полутора часов. Больше этих людей в очаг поражения на станции не привлекали. Их использовали на работах в 30-километровой зоне, на пунктах мойки машин, в банно-прачечном комбинате и т.п.
На второстепенных объектах каждый день в личную карточку учета бойца записывали 0,3 рентгена. Когда общая доза облучения достигала 23‑24 рентген, солдат отправляли домой. Выше 25 рентген никому в карточку учета не записывали, чтобы не платить деньги за превышение предельно допустимой дозы. Решением Председателя Госкомиссии в период моего пребывания на станции были установлены следующие дозы: в 3-й зоне - 1 рентген, во 2-й зоне - 0,3 рентгена в день. Ими руководствовались.
‑ Виктор Павлович, сам собой напрашивается вопрос, а каков был истинный уровень радиации в то страшное время? Что вы знали об этом во время работы?
‑ Мы могли только догадываться о том, что происходит на самом деле. В душе я не был согласен, что уровень радиации на крыше составляет всего лишь 1000 ‑ 1200 рентген. Истинное положение знал председатель госкомиссии, ибо ему данные передавали из института им. Курчатова. А убедился я в правильности своих сомнений несколько позже.
После возвращения из спецкомандировки в Чернобыль ко мне в кабинет в Киевском суворовском училище зашли два генерал-лейтенанта из Главного политуправления ВС СССР. Они и сообщили, что уровень радиации на 4-м взорванном блоке составлял 50 тысяч рентген.
В 1988 году я сильно заболел. Меня отправили в институт радиологии на лечение. В один из дней сюда же привезли больного парня лет 35. Пока его заносили в палату, он так громко кричал, что сбежались больные со всего этажа. Я спросил у доктора, что с ним? Тот удивленно посмотрел на меня и ответил: «У него после Чернобыля мясо от костей отваливается». Тогда я окончательно понял, чем отличается ликвидатор аварии от пострадавшего от нее.
От автора: Современный уровень развития атомной энергетики показывает, что на АЭС были, есть и будут аварии, какими бы безопасными эти станции ни строили. В связи с этим появилась новая профессия ‑ ликвидатор. Это человек, способный выполнять работы, связанные с катастрофами и авариями любого масштаба. И государство безоговорочно должно нести ответственность за тот ущерб здоровью, который понесли люди, выполняя работу на смертельно опасных объектах.
Это с одной стороны. Атомная проблема для всей Владимирской области сегодня более чем актуальна. Вот уже третий год десятки тысяч муромлян и их соратников во многих городах и селах региона противостоят беспрецедентным попыткам корпорации «Росатом» построить в опаснейшем районе у села Монаково очередную атомную станцию. Около сотни тысяч подписей собрали муромляне с требованием отказаться от безумной затеи. Но атомщики гнут свою линию, пренебрегая безопасностью нескольких сотен тысяч человек, проживающих в этом районе. Они словно не видят, что вся территория соседнего с Муромом Навашинского района стоит на живых карстовых отложениях. Года не проходит, чтобы от выбранного места для строительства не обрушились карсты. Примеров тому ‑ тьма. И воспоминания заслуженного генерала Сидорова показывают нам, насколько страшные последствия могут быть от волюнтаристского, безграмотно принятого решения.