Андрис Лиепа: «Злодеев делать интересно»

Этот визит стал возможен благодаря проекту «Росатома» «Территория культуры». А после этой встречи, несмотря на позднее время и планы возвращаться в Москву (Лиепа сам был за рулем), уставший артист полчаса терпеливо и доброжелательно отвечал на вопросы корреспондента «ВВ».
За годы работы журналистом мне довелось пообщаться с десятками знаменитостей. Но Андрис (он сам сразу велит называть себя по имени) ‑ это что-то особенное. В нем чувствуется избыток внутренней интеллигентности, позитивного отношения к людям, к их слабостям и причудам и при этом - полное отсутствие даже намека на самомнение и пафос.
- Андрис, Вы когда-нибудь думали: если бы не балет, то я бы занялся... Чем?
- Скульптурой. Я надеюсь, что у меня когда-нибудь будет время на это. Что я своем доме в Дивеево смогу сесть спокойненько... Возьму там одну маленькую комнатку с красивым видом на монастырь и буду лепить всякое разное.
Конечно, я в этом не профессионал. Но я ведь и режиссерского образования не получал, но много работаю как режиссер. Хочу надеяться, что все, что я делаю, очень качественное и очень персональное. Самому себя оценить, разумеется, невозможно. Я работаю для зрителей. Но делаю все, что мне нравится. Так что пусть люди потом оценивают... Думаю, это имеет право на жизнь. Отец тоже не был профессиональным художником, но рисовал очень интересно и красиво. Мы его эскизы используем в наших программах. Мой коллега Владимир Васильев тоже хорошо рисует. Михаил Барышников сделал выставку своих фотографий... Может, это и не уровень великого Хельмута Ньютона. Но это интересно. Это же взгляд Барышникова...
- Вы много работали в Европе и США. Никогда не думали об эмиграции?
- Никогда. Своей задачей я всегда видел объединение, скажем так, Востока и Запада. Я действительно много работал и работаю на Западе. Пять лет мы уже делаем русские сезоны в Париже. В Лондоне ‑ фестиваль Дягилева. На следующий год собираемся в США. Но вот я узнал, что в Приморье построили новый театр, шикарный! Хочу туда привезти русские сезоны. Для зрителей, которые никогда ничего подобного не видели. И во Владимир теперь хочу привезти одну из программ... Сегодня я увидел, что это возможно. Скажем так - Дягилев возил все это на Запад. А я хочу и на Восток. Такая вот миссия... И это правильно. Вот сегодня я почему приехал? Потому что понимаю, что могу и должен это сделать. Подарить хороший вечер людям ‑ тем, кому это интересно. Был бы не полный зал, а 30 человек - мы бы и с ними также замечательно пообщались. Для меня это не вопрос количества: 6 человек или 6 тысяч, как было на моем юбилее в Кремлевском дворце. Просто в возрасте за 50 у тебя уже большой багаж. И этим багажом можно делиться. Это как внутренний аккумулятор. Если ты его не подзаряжаешь таким образом, он перестает работать. Смысл в обмене энергиями. Есть люди, которые энергию вообще отдавать не любят. А в итоге сидят и чахнут. Я отдавать люблю.
- Сложно Вам было начинать в балете с такой фамилией?
- До отца люди ходили на балет. Говорили так: «Пойдем на «Лебединое озеро». А с ним стали говорить: «Пойдем на Лиепу». Но отец за меня ничего сделать не мог. В балете это в принципе невозможно. Так что выкладываться пришлось на 200%. Чтобы соответствовать фамилии.
- На творческой встрече Вы много и подробно рассказывали о родителях, о сестре, о коллегах. И за Цискаридзе, о котором сейчас говорят и пишут много разного, заступились. Вы о ком-нибудь вообще плохо говорите?
- Сначала о Коле Цискаридзе. Я его лично знаю очень хорошо. Как артиста. Как работника. Как друга. Как образованного человека. Второго такого нет! Он непримирим и жесток к непрофессионалам. Поэтому многим с ним сложно говорить. Тому же директору театра, потому что он не знает, как балет работает. Коля ему: здесь нужна гримерка с окном. А тот: у нас нет окна. Коля: а почему в вашем кабинете оно есть? То есть он задает вопросы, на которые таким директорам отвечать нечего. Почему артистам сделали без окна? А вот так ему удобно было. Цискаридзе не придирается, а задает важные вопросы. Потому что кондиционированный воздух ‑ это одно, а некондиционированный ‑ другое. Коля прав, что задает эти вопросы. Поэтому он очень неудобен. Но у него такая внутренняя организация. Если бьет, то в болевую точку...
Что касается, говорю ли о ком-то плохо... Знаете, я стараюсь в каждом человеке, с которым общаюсь, найти что-то хорошее. Мне это всегда удается.
- Но как сохранять такое хорошее отношение к миру, в котором столько недостатков?
- Недостатков много, но и хорошего много. Например, есть люди, которые костюмы делают так, как никто, нигде и никогда. Здесь могут написать декорации так, как никто и никогда. Здесь можно репетировать с артистами, которые сделают все так, как никто и никогда. Я много езжу. Что, в Италии все так хорошо и просто? А я там иногда людей на репетиции собрать не могу. У них, видите ли, сиеста. Им через каждые 40 минут перерыв положен! Профсоюзы за этим следят. Но за этот перерыв они остыть успевают. И чтобы снова начать работать, надо снова разогреваться. Такова специфика балета. В итоге тут мы два с половиной часа репетируем моим волевым решением и потом, довольные, расходимся. А там репетируем три с половиной часа, из них 45 минут отдыхаем, и работа получается очень неэффективной.
- У вас есть любимая роль?
- Конечно, нет. Роли ‑ они как дети. Все любимые.
- На встрече Вы много рассказывали о примерах того, как танцовщики отрицательных персонажей переигрывали положительных. В том числе в одном из ваших любимых балетов - «Спартаке»: главный злодей Красс получался ярче и интереснее Спартака. Но разве это не предопределено? Злодеи всегда интереснее.
- Злодеев интереснее делать. Например, я танцевал спектакль «Моцарт и Сальери». По амплуа мне ближе Моцарт. Но выходить за рамки амплуа всегда интересно. Это всегда вызов, потому что все по-другому. Работаешь иначе. Поэтому так сложно было меня переиграть в этом балете. В принципе, когда любому хорошему артисту достается отрицательная роль, он ее делает так, что положительному герою рядом с ним никак не вырулить. Либо это должен быть очень-очень талантливый человек. Когда отец танцевал с Васильевым в «Спартаке», то это был балет «Спартак» с очень сильным Крассом. Но когда вместо Васильева танцевал кто-то другой, это был балет «Красс». И Спартаком там уже не пахло. Все зрители принимали сторону отрицательного героя. Уходили со спектакля и понимали: Спартака не помню, а Красс был гениален.
- Впереди Новый год. Вы в детстве долго верили в Деда Мороза?
- Недолго. В Деда Мороза одевался отец. Прямо в наряде шел к нам из Большого театра. Нам с Илзе всегда говорили, что папа работает. И без папы к нам всегда приходил Дед Мороз. Я в него верил, пока он не подарил мне фонарик. Когда подарил, я увидел, что у Деда Мороза нос из гумоза. До того же мы в этот праздник со свечами сидели. В романтичном полумраке. Тогда мне было лет семь, и я заявил, что на следующий Новый год этому Деду нос оторву. В итоге родители решили не рисковать и договорились с нашим соседом. Это был Юрий, сын великого Леонида Леонидова. Он оделся в Деда Мороза и пришел к нам. И первое, что произошло - у него ус отклеился. Сейчас я понимаю, что тогда фактически эту сказку сам оборвал. Если бы не сказал, что хочу проверить, тот Мороз или не тот, сказка продлилась бы дольше.
- А Вы для дочки Ксении Деда Мороза изображали?
- Для Ксюши я несколько лет подряд делал шоу смешариков. С настоящими куклами. Она очень этих смешаров полюбила. Вот в этом году будет в шоу и новый персонаж ‑ Игогоша. Впереди ведь год Лошади.
- Кстати, раз Вы упомянули лошадь ‑ животных любите?
- Люблю. В детстве у нас была собака. Отцу ее подарила английская королева. Когда он танцевал в Лондоне, она после спектакля пришла за кулисы и подарила Марису и его партнерше по щенку королевского пуделя. С домиками специальными, со всем щенячьим приданым... Эта собачка у нас 12 лет прожила. Звали Жужу. Красивая была Жужечка. Потом было двое детишек у нее... Я, честно говоря, не так давно хотел взять котенка. Пообщался с батюшкой, рассказал об этом намерении. А он ответил ‑ не благословляю на это. Дескать, если хозяин все время в разъездах, как я, животному будет казаться, что его бросили. Я подумал ‑ батюшка прав. Нельзя же коту объяснительную написать: извини, я отъехал на два месяца. А я каждую неделю куда-то уезжаю.