Памяти Валерия Юрьевича Янковского. Бывают люди, как сваи посреди речки. Быстрая вода упирается в них, обтекая со всех сторон, и кажется, что не поток стремится вниз, а свая поднимается вверх против течения. Видно эту сваю издалека, торчит она почерневшим концом из воды, словно желая показаться всем сразу и сказать, да даже не сказать, а крикнуть: «Вот она я! Любуйтесь на меня, завидуйте моей стойкости. Одна сопротивляюсь всему миру, и нет мне равной на всем белом свете!». И верят ей все сплавляющиеся по течению катера и лодки, обходят стороной, чтобы не напороться и не пробить тонкую обшивку души, чтобы не затонуть в пучине пузырящейся вокруг нее воды. Но вот вдруг зазевался кто-то, налетел со всего маху, по глупости и неопытности, и надломилась она от легкого нажима, обозначив свое прогнившее нутро, и не стало грозной пугающей сваи.
Бывают люди-валуны, крепкие и вечные, как сама жизнь. Они никого не пугают, мирно покоясь на речном дне. Лишь тонкое закипание воды на поверхности выдает их присутствие. Под водным покрывалом невозможно оценить ни их размеры, ни их непоколебимую сущность. Нет и обманчивого ощущения, что это они плывут против течения, есть понимание того, что именно они его и создают. Даже всемогущая вода, налетая на такую глыбу, меняет свое направление, устремляясь туда, куда та захочет.Люди несутся в потоке времени. Кто-то в нем утопает или ломается под натиском обстоятельств, а кто-то ложится на его дно глыбой, изменяя направление течения и меняя русло.
Договорился с руководителем литературной студии при Союзе писателей почитать свои рассказы. То ли от волнения, то ли от нетерпения ‑ пришел чуть раньше и оказался первым. Сижу в холле и жду, когда придут остальные. Писатели ‑ не дипломаты, живут не по протоколу. Все дружно опоздали почти на час. Расселись вдоль стенок на обшарпанные стулья, но председатель почему-то все не начинает. Кого ждем? Оказалось, что ждали невысокого старичка в потертых джинсах и стареньком джемпере. Словно извиняясь за опоздание, он немного нелепо развел руками и, стараясь быть как можно незаметнее, прошмыгнул на стул у книжного шкафа.
Старичок показался мне абсолютно неприглядным, и я в скором времени о нем позабыл, сосредоточившись на предстоящем мне экзаменационном чтении моих рассказов.
Надо сказать, что читал я плохо. От скопившегося волнения в горле постоянно пересыхало, и я то и дело отхлебывал минералку из стакана. Иногда мысль моя уносилась куда-то далеко, и я терял текст, отчего создавалось впечатление, что писал его не я, а кто-то другой. Когда я закончил, на меня посыпался такой град поправок и замечаний, что мне стало не по себе. Первая мысль, которая пришла в мою растерзанную коллегами по перу душу, - никогда больше ничего не писать. Бросить это неблагодарное дело к черту, т.к все равно ничего не получается. И когда до полного моего утверждения в этой мысли осталось одно мгновение, слово взял «неприглядный старикашка».
«Ну, - подумалось мне, - этот меня сейчас добьет окончательно! Умеют они, такие писатели-неудачники, просидевшие всю жизнь в глубинке и не добившиеся признательности и успеха, сделать вид, что они-то понимают все лучше остальных и знают, как и о чем нужно писать. Таким дай волю, так они во всем российском Союзе писателей только себя и оставят! И обоснуют это длинной и пространной речью!» Однако, вопреки моим ожиданиям, выступление не глянувшегося мне старичка оказалось кратким и лаконичным. Он произнес всего два слова, которые вдруг сразу же изменили ко мне отношение окружающих. Они словно встрепенулись, мол «чего это мы?», и взгляды их стали мягче и доброжелательнее. Конечно, я тогда не понял и не оценил, какую важную роль сыграли эти слова в моей жизни, да и не были они какими-то особенными или значимыми, простые два слова «Мне понравилось».
Вернувшись после чтения на свое место, я, незаметно кивнув в сторону старичка, тихонько спросил у сидевшего рядом мужчины: «А кто это?». И тот, скользнув по мне недоверчивым взглядом папуаса, впервые увидевшего астролябию, шепнул мне почти в самое ухо: «Янковский». Так я впервые увидел одного из интереснейших охотничьих писателей современности ‑ Валерия Юрьевича Янковского.
Потом мы вместе ехали домой в одном автобусе, и я внимательно разглядел его лицо: острый, пытливый взгляд глубоко посаженных глаз, горбатый, как у североамериканского индейца, нос. Я со стороны наблюдал, как оживленно он что-то обсуждал со случайно встреченным, видимо, хорошо ему знакомым попутчиком. Мне казалось, что он совершенно не обращает на меня внимания, но когда я стал выходить, вдруг повернулся в мою сторону и спросил: «Вы в следующий вторник придете?». От неожиданности я даже растерялся и ответил что-то невнятное. Тогда он улыбнулся и добавил: «Обязательно приходите. Будет интересно послушать еще что-нибудь из вашего».
Сам Валерий Юрьевич, посещая заседания литературной студии, практически не читал своих сочинений, но если это случалось, то создавалось впечатление, что он воспроизводит текст по памяти, а листы исписанной бумаги держит в руках лишь для того, чтобы не очень отличаться от других.
Хорошо помню, как рассказывал он о своем побеге из сталинского лагеря, где отбывал наказание по пресловутой статье за политическую неблагонадежность. Вдвоем с товарищем, уходя от погони, пробирались они через тайгу к китайской границе. И когда свобода была уже очень близко - на другой стороне реки, выяснилось, что товарищ панически боится воды и не умеет плавать. Боязнь утонуть была в нем так велика, что он согласен был вернуться в лагерный барак, но не переправляться через реку. Валерий Юрьевич, решив, что он не может бросить товарища, тоже не стал уходить за кордон и остался с другом дожидаться погони. Там, на берегу реки, преградившей им путь к свободе, их и взяли преследователи с собаками.
Маленький магазинчик в спальном районе города, где, как в сельмаге, продается все - от иголок до пряников. Встаю в небольшую очередь и замечаю впереди знакомую фигуру. Несмотря на преклонный возраст - прямая осанка, раздвинутые на всю амплитуду плечи, гордо приподнятая голова. Про таких людей обычно говорят, что в них видна «порода»! Вот человек поворачивается ко мне боком, и я узнаю горбоносый профиль. «Здравствуйте, Валерий Юрьевич!» Янковский смущается, словно я застал его за каким-то неприличным занятием, и, протягивая мне руку, поясняет: «А я вот бутылочку «красненького» решил купить». Мы перекидываемся парой не запомненных мной фраз, и он, убирая бутылку во внутренний карман куртки, поспешно уходит. Не сдержавшись, спрашиваю у молоденькой продавщицы: «А вы знаете, кто это?». «Нет, - безразлично отвечает она мне, и, догадавшись, что в моем вопросе есть какой-то подвох, добавляет: - Он почти каждый день захаживает, видимо, живет где-то рядом». Конечно, какая он для нее знаменитость? Она бы, наверное, точно так же безразлично смотрела на Мамина-Сибиряка или Паустовского, не узнавая ни того, ни другого. Вот если бы к ней в магазин зашел Том Круз или, скажем, Андрей Малахов, она бы помнила об этом всю свою жизнь, а потом долго рассказывала бы об этом детям и внукам.