Униженные и принужденные

15 апреля 1919 года было опубликовано постановление ВЦИК «О лагерях принудительных работ», и уже 22 апреля на заседании президиума ВладгубЧК была заслушана телеграмма заведующего лагерями тов. Кедрова «о создании во Владимире не позже 20 апреля концентрационного лагеря на 300 человек». Собравшиеся постановили «войти в соглашение с Губотделом юстиции и Губотделом управления об осуществлении этого поручения». Однако не был организован ЛПР во Владимире и летом 1919 года, после выхода 17 мая «Инструкции о лагерях принудительных работ», с момента издания которой система концлагерей начала складываться по всей Советской России. Согласно постановлению, лагеря, рассчитанные на 300 и более заключенных, должны были быть созданы в каждом губернском центре.
Совершенно очевидно, что еще в 1918 году во Владимире существовал прообраз ЛПР, некий «эксплуатационный полк», задачей которого являлось «побуждение буржуазии к уплате чрезвычайного налога». В одном из архивных дел мной были найдены клочки плохой бумаги, на которых 18-24 сентября 1918 года велся учет «буржуазии, работавшей на общественных работах при Городском Совете народного хозяйства». В списках насчитывалось от 19 до 24 человек, среди которых постоянными участниками работ были «буржуа» с известными в городе фамилиями: Гончаров, Бабушкин, Овсянников (3), Серкин (2), Бузин, Бункин, Васильев-Люлин (2) и просто Васильев, Философов и, наконец, Иодко.
ЛПР же был создан во Владимире только к апрелю 1920 года. Очень важным остается вопрос о том, где он находился. К сожалению, несмотря на поиски в архиве, он так и остался неразрешенным. Вполне вероятно, на что косвенно указывает и переписка об открытии лагеря, под него была переоборудована часть помещений владимирской каторжной тюрьмы, тем более что «эксплуатационный полк» располагался в 1918 году именно там.
По официальным данным, в состав заключенных ЛПР могли входить: тунеядцы, шулеры, гадатели, проститутки, дезертиры, в том числе «трудовые», спекулянты; совершившие уголовные преступления и преступления по должности; осужденные за участие и соучастие в контрреволюции и шпионаже; иностранные и «русские» заложники, заложники за отдельных лиц; «изолированные контрреволюционеры», военнопленные иностранцы и «активные белогвардейцы». Сроки заключения также были различны: «осужден на все время гражданской войны», «до особого распоряжения», просто «свыше 5 лет» или «до 5 лет». В последнем случае сроки варьировались достаточно широко. Например, «без заключения в лагерь с обязательством регистрироваться» или «сроком на 3 недели с исполнением служебных обязанностей».
«Наличность населения» в Губисправдоме, к которому был присоединен и ЛПР, «с числом штатных мест 872», фактически нередко превышала 1000 человек и составляла на 1 июля 1923 года 967 человек. Причин колебания численности «населения» было несколько. Например, амнистия в честь очередной годовщины Октябрьской революции, побеги (за ноябрь 1922-го ‑ апрель 1923 года с «внешних» работ убежало 10 человек, «из стен тюрьмы» - 32 человека) или высокая смертность заключенных. Так, с ноября 1922-го по апрель 1923 года умерло 5,23%, то есть каждый 20-й заключенный. В основном заключенные умирали от тифа.
Национальный состав заключенных был довольно пестрым: 0,1% составляли евреи, по 0,3% - татары и латыши, 0,4% - «кавказцы», 0,5% - поляки и 98,4% - русские. При анализе того, чем занимались заключенные до ареста, становится особенно понятно, против кого реально была направлена эта новая форма классовой борьбы рабоче-крестьянской власти: 8,3% заключенных ЛПР занимались «умственным» трудом, 13% ‑ так называемыми «прочими профессиями», 16,6% ‑ «ремесленным или фабричным трудом в качестве рабочих», а большинство - 62,1% ‑ сельскохозяйственным трудом.
Что касается условий содержания заключенных, то к 1922 году к их «услугам» были трехэтажный «малый», четырехэтажный «большой», трехэтажный «в старой пристройке» и «одиночный» трехэтажный жилые каменные корпуса с двусторонней коридорной системой, рассчитанные на 880 человек. Камеры предназначались для двух, восьми, десяти, двенадцати человек, однако из-за перегруженности исправдома в камерах, рассчитанных на 12 человек, содержалось по 16 и более заключенных. На каждом этаже имелись клозеты и «кран для умывания», а в коридорах ‑ краны с холодной и горячей водой «для чая заключенных». Все это требовало немедленного капитального ремонта: водопровод и канализация вышли из строя на 50%, отопление ‑ на 35%, окна требовали «остекления», а неокрашенные крыши грозили «пропасть» на следующий год. Керосин для освещения камер заключенные приобретали на собственные средства.
«Вопрос с продовольствием», по данным властей, «обстоял более благополучно», и заключенные могли рассчитывать на следующий дневной рацион (для занятых тяжелой физической работой, просто физической работой и не занятых работой соответственно): хлеб ‑ 3,5-2-1 фунт, крупа ‑ 48-24-16 золотников, мясо ‑ 50-32-16 золотников, рыба ‑ 48-24-16 золотников, капуста и картофель ‑ по 1 фунту, масло и соль ‑ по 3 золотника (золотник - старая русская мера веса, равная 4,266 г. - Прим.ред.). Что же касается «вещевого довольствия», то с конца 1919 года оно не приобреталось, заключенные ходили «в рваном и грязном обмундировании».
Между тем заключенные были охвачены довольно активной «культурно-просветительной деятельностью». Так, при владимирском исправдоме действовали ликбез и школа 1-й ступени, проводились лекции, на которых школьные работники, лекторы из горкома и политпросвета поднимали самые разные темы: от «Первобытный человек во Владимирском крае» до «Экономическое положение женщины при капитализме и в эпоху диктатуры пролетариата». Настоящей гордостью Губисправдома был театр, имевший большой зал, хорошую сцену, «прекрасные уборные для артистов, электрическое освещение с реостатом, позволяющим пользоваться световыми эффектами», достаточное количество декораций. Правда, состав труппы был непостоянным: начальство сетовало на то, что «часто во время подготовки серьезной пьесы освобождались из исправдома заключенные-артисты», новые же «артисты» нарушали художественную сторону спектакля. Спектакли ставились не менее 3 раз в месяц. При театре действовало три кружка: драматический, хорового пения и музыкальный, что позволяло сопровождать спектакли игрой «своего струнного оркестра под управлением заключенного». Музыкальные инструменты приходилось «брать по мере надобности у частных лиц». 25% всего «населения» исправдома пользовалось услугами местной библиотеки-читальни, имевшей 2790 книг, а также центральные и местные газеты.
Главной задачей заключенных был «исправительный» труд. Во-первых, заключенные направлялись в лагерные мастерские: портновскую, сапожную, белошвейную, переплетную, кузнечно-слесарную, столярную, на «ткацкую фабрику». Зимой 1922-1923 годов самым крупным заказом, выполненным заключенными, стала «пошивка» 600 пар обуви, 153 полушубков и 50 бекеш для Угормилиции. Во-вторых, были «внешние» работы: пилка дров, погрузка и разгрузка барж на пристанях, разгрузка вагонов на «Тумском вагзале», работа в сельскохозяйственных колониях, на переданном Губисправдому вместе с ЛПР Боголюбовском кирпичном заводе. Труд этот оплачивался. «Общая сумма заработанных средств» за ноябрь 1922-го ‑ апрель 1923 года, например, составила 81896 рублей 78 копеек, то есть в среднем по 2 рубля 15 копеек на одного заключенного, в пользу которого отчислялась одна треть заработанного.
Стремление новой власти исправить рабским трудом людей униженных, не виноватых в том, что родились задолго до 1917 года, выражалось и в пропагандистских акциях, которые выглядят циничными. Так, осенью 1920-го «Призыв» под заголовком «Заключенные ‑ фронту» сообщал об отчислении узниками ЛПР 18650 рублей. Информация об этой акции сопровождалась следующим «добровольным» обращением: «Мы, заключенные Владимирского лагеря принудительных работ, заслушав и обсудив доклад коменданта лагеря тов. Платонова, чутко отзываемся на нужды наших братьев-товарищей, сражающихся на фронтах за честь и право трудового народа, за мировое торжество социалистической революции и царство труда. Да послужит посильная лепта, собранная среди нас, заключенных, верной порукой тесной связи с фронтом в борьбе за идеал пролетариата всего мира. Стук молота, топора и лопаты в нашей трудовой жизни пусть сольется с выстрелом на фронте в мировое эхо царства труда и братства».