Дело о «Владимирском офицерском подпольном батальоне». Лето и осень 1918 года были крайне тяжелыми для только что образовавшейся страны Советов. Шествие советской власти по стране было далеко не столь триумфальным, как характеризовали его еще сравнительно недавно школьные учебники истории. По стране прокатились крестьянские волнения, в ряде городов ‑ в Муроме, Рыбинске, Ярославле (6 ‑ 21 июля), Москве (6 июля) вспыхнули вооруженные восстания. Должно было произойти восстание против большевиков и во Владимире как звено той же цепи.
Подавление ярославского восстания и аналогичных ему выступлений, готовившихся по идее организаторов, возглавлявших «Союз защиты Родины и Свободы», золотыми буквами вписано в историю ВЧК. Если говорить о Владимирской губЧК, то история первого года ее существования в основном и сводится к обнаружению и уничтожению смертельно опасного для большевиков «Владимирского подпольного офицерского батальона».Таинственное название организации наталкивает на мысль о том, что «батальон» состоял из кадровых, опаленных в боях офицеров. На самом же деле в подпольную организацию была вовлечена молодежь, и не только офицеры. Далеко не все они были убежденными противниками советской власти. Вероятно, определенную роль сыграла необходимость зарабатывать, чтобы прокормить семью (членам «Союза», согласно Уставу, выплачивалось жалование) ‑ этот мотив звучал в показаниях нескольких членов организации.
Вообще же показания многих из них на следствии производят странное впечатление: то ли они, надеясь на спасение, сознательно принижали свою роль и осведомленность в делах организации, то ли это были молодые люди, растерявшиеся после событий октября 1917-го, жившие смутной надеждой на какие-то изменения к лучшему, захваченные неким романтическим ореолом, всегда осеняющим тайные организации. Они были далеки от политики, не принадлежали ни к одной из политических партий. Они просто любили Россию, считали новую власть незаконной и не могли быть довольны ею.
«Избалованные» недостаточной жесткостью «царского режима», они, очевидно, не были готовы к тому, что приговор новой власти будет настолько суровым. Поэтому и сохранившиеся письма из тюрьмы одного из членов «батальона» Николая Мясоедова (кстати, к армии вообще никакого отношения не имевшего) наполнены не только «тюремными», но и абсолютно мирными заботами: «Позаботьтесь о голубях. Достаньте чечевицы через Нину и ее давайте без овса». Он передает через близких приветы друзьям и пишет, что его «жалованье может получить мама».
К сожалению, интересующие нас документы до сих пор имеют гриф «секретно». Достаточно сказать, что даже в списки жертв политических репрессий осужденные по этому делу, за исключением С.Козлова, до сих пор не внесены. Между тем, собранные и обобщенные исследовательской группой «Ярославль-1918» материалы послужили одним из оснований для принятия Президентской комиссией по реабилитации жертв политических репрессий решения о реабилитации участников Ярославского восстания. Да и документы по самому мощному, ярославскому, восстанию ‑ протоколы допросов организаторов и участников восстания, куда более значительных, чем владимирские мальчики-офицеры, ‑ давно доступны.
Во Владимире же выбор источников по интересующему нас делу невелик. Одним из них, правда, больше литературным, чем документальным, хотя и созданным не без помощи следственных документов, является повесть «Владимирские «якобинцы», написанная сотрудником Управления КГБ по Владимирской области полковником Владимиром Шевченко. По ней в 1970-е годы на сцене владимирского драмтеатра была поставлена одноименная пьеса, главным героем которой был Николай Рагозин, брат одного из расстрелянных членов «батальона». Его называли «владимирским Робеспьером», имя его произносили шепотом даже в 30-е годы, когда он уже исчез из города. В числе его жертв ‑ первые из немногих владимирцев, которые действительно были расстреляны в стенах тогдашней резиденции Владимирской губЧК ‑ Богородице-Рождественского монастыря.
Если полагаться на скупые опубликованные исследования, то получается, что при «батальоне» была создана особая группа для проведения терактов под кодовым названием «Заря». Заговорщики намеревались обезвредить владимирский гарнизон, где действовал их агент. Выступление предполагалось начать 11 июня 1918 года. Пунктом сбора была назначена «Марьина роща», куда все участники заговора должны были явиться к 12 часам ночи с 10-го на 11-е. Но мятеж был сорван эффективной работой ГубЧК, напавшей на след заговорщиков. Во Владимир срочно прибыл отряд латышских стрелков, начались обыски на квартирах офицеров.
Не будем перечислять все вызывающие сомнения составляющие этой, по сути, официальной версии. Что же касается «эффективной работы ГубЧК», то о подобной и речи быть не может, поскольку ГубЧК в июне 1918 года просто не существовало. Чекистский отряд из Москвы под руководством Александра Эйдука во Владимир прибыл значительно позднее, поскольку в июне, июле и даже в первой половине августа допрашивать и расстреливать было еще некого. Организация, по сути, была раскрыта лишь осенью 1918 года.
Пока же владимирские чекисты провели повторный учет «бывших» офицеров: 15 августа в губернской газете был опубликован соответствующий приказ военкома, угрожавший «суровыми последствиями» за его неисполнение и запрещавший «выезд из гор. Владимира до окончания регистрации». 21 сентября был опубликован «Список призванных на военную службу в мобилизацию 14 сентября 1918 года бывших офицеров по городу Владимиру и его уезду».
Складывается такое впечатление, что, не зная действительного состава организации, но проведя учет офицеров, чекисты дальше уже действовали в зависимости от того, признался или не признался подследственный (и ведь признавались: в силу убеждений или просто свойственной еще в то время людям порядочности, неумения ловчить и выкручиваться, чему впоследствии жизнь научит наш народ сполна).
Отсюда и столько ‑ 45 из 86 ‑ отпущенных на свободу. Среди подозреваемых был, кстати, и владимирский фотограф Виктор Иодко. Следствие полагало, что в обязанности фотографа в качестве призыва к мятежу входило звонить в колокола ближайшей колокольни. Эта первая попытка чекистов «добраться» до лучшей в городе фотомастерской была неудачной: на допросе 3 декабря 1918 года брат упомянутого выше «Робеспьера» Василий Рагозин дал Иодко весьма нелестную характеристику, показавшую нелепость выдвинутых против фотографа обвинений. 13 декабря 1918 года В.В. Иодко был освобожден «за недосказанностью».
Но так повезло не всем: 11 человек были приговорены к лишению свободы от 6 месяцев до 3 лет, а 34 человека ‑ к расстрелу. Кто же эти 34 матерых врага «народной» власти? К сожалению, в губернской газете был опубликован только один список расстрелянных по постановлению Президиума Владимирской губЧК совместно с уполномоченным от ВЧК из 11 человек. Из них более или менее нам были знакомы 3 человека, еще троих расстрелянных удалось выявить в ходе многолетних поисков. Фотопортретами пяти из них мы располагаем.
Судя по воспоминаниям чекиста Карла Круминя и не подвергшимся засекречиванию документам Владгубисполкома, расстрелы действительно проходили в бывшем Рождественском монастыре.
Вот, например, какая безобразная история произошла 21 ноября 1918 года во время расстрела троих членов «батальона» - Васильева, Кузина и Соломко. Красноармейцы произвели выстрелы, все трое упали. Врача, который мог бы констатировать смерть расстрелянных, при этом не было. Несколько человек без оружия убирали тела, двоих погребли. Когда же пришли за телом Кузина, он вскочил и стал нецензурно ругаться. Красноармейцы испугались и выбежали из подвала. Кузин бросился вслед и схватил чью-то стоявшую у стены винтовку. Он дважды выстрелил во встретившегося ему красноармейца Агапова, колол его штыком. Затем ранил еще двоих. «Погоня» настигла Кузина у стены, около башни, с винтовкой в руках. Он хрипел, на шее у него была рана. Ротный командир застрелил его.
Василию Рагозину «повезло» больше. Его профессионально расстрелял отряд латышских стрелков под командованием А. йдука. На этот раз владимирские красноармейцы были избавлены от участия в казни. Однако, по воспоминаниям К.Круминя, товарищам-чекистам стоило немалых трудов остановить Николая Рагозина, рвавшегося привести в исполнение смертный приговор в отношении собственного брата Василия.
Из писем Николая Мясоедова следует, что содержались заключенные во Владимирском централе: «Дорогие мои, вот я нахожусь в тюрьме, рядом с больницей». Им же 20 ноября 1818 года написан потрясающий дошедший до нас документ ‑ письмо родным непосредственно перед расстрелом: «Осторожнее, дорогая сестренка. Предупреди маму и старших. Здравствуйте и прощайте, мои дорогие: мама, бабушка, тетя, Нина, Рома, Оля, Костя и Рина. Надо мной произнесен смертный приговор. Так, через несколько минут я кончу свои дни из-за простого недоразумения. По недоразумению я попал в организацию и вот за это погибаю. Простите меня, мои дорогие; умирать не так страшно, как мучиться ожиданием. Все планы, надежды рухнули и разлетелись, как дым. Благодарю Вас за труды по воспитанию меня…
Прощай, дорогая мама. Я знаю, что тебе трудно, страшно тяжело будет перенести удар судьбы, лишивший тебя единственного сына. Не поминайте худым словом за прошлую жизнь, где иногда мне приходилось обижать Вас. Больше уж никто не будет раздражать Вас. От всей души прощаю всех за обиды, которые иногда мне приходилось нести, и прошу прощения у всех, кого сам обидел… Как грустно, что не пришлось увидеться ни с кем из моих дорогих и близких. Прошу благословения на долгий неведомый путь. Тяжело умирать молодым, когда жить так мучительно хочется. Я верил до конца, что правда восторжествует, что моя незначительная вина уже искуплена страданиями последних дней тюрьмы, но нет ‑ кому-то нужна еще моя молодая жизнь… Прощайте. Торопят кончать. Благословите несчастного сына, племянника, внука, брата и крестного. Прощайте».