Радуга памяти

Поцелуй Александры Яблочкиной

Когда я служил в армии, в 1957 году меня перевели из дальнего лесного поселка Сухобезводное, что на севере области, в Горький. Причиной тому стал спортивный взвод, основа горьковского «Динамо», куда собирались из частей лучшие футболисты и волейболисты области. Ребята подобрались дружные, интенсивные тренировки перемежались со службой. После глухих лесов под Керженцем армейская жизнь показалась в большом городе куда более интересной и содержательной.
Взвод располагался на окраине Соцгорода автозавода, рядом с городскими кварталами. Неподалеку находилось немало притягательных для молодых парней мест: хоккейный стадион горьковского «Торпедо», в те времена ‑ второй после
ЦДКА команды страны, большой парк с манящими развлечениями, неподалеку с ним Дворец культуры автозавода, построенный еще в тридцатых годах, по слухам, при личном содействии наркома промышленности Серго Орджоникидзе.
Зимним морозным вечером я и несколько моих товарищей, находясь в увольнительной, оказались у входа в ярко освещенный Дворец культуры. С минуты на минуту здесь должен начаться концерт-бенефис актрисы Малого театра, народной артистки СССР, Александры Александровны Яблочкиной. Вокруг толпа, спрашивают лишние билеты. Несмотря на ажиотаж, решаем попытаться попасть во Дворец. Тут надо бы заметить, что в те времена Советскую армию народ ох как любил. Люди еще помнили войну, с момента ее окончания прошло всего-то двенадцать лет.
На Яблочкину нас пропустили, предупредив, однако, что придется стоять в проходах или на галерке. Понятно, для молодых здоровых парней это сущие пустяки. В деталях тот вечер припомнить не могу. Осталось лишь ощущение праздника, помнится, актриса отвечала на записки из зала, многочисленные вопросы.
И тут по окончании концерта, когда Яблочкину буквально стали заваливать цветами, кто-то из моих товарищей вдруг предложил:
- Давай, Марик, выходи на сцену. Скажи теплые слова от солдат, поблагодари народную артистку от всей Советской армии. У тебя получится, ты у нас начитанный, к тому же штатный трепач. Что, слабо?
Времени на колебания, раздумья не было. Неведомая сила на кураже толкнула меня вперед. Пока шел по длинному проходу, кто-то сунул в руки большой букет цветов. На сцене я передал цветы А.Яблочкиной, что-то говорил. Под аплодисменты зала собрался было уходить, как тут актриса властным величавым жестом притянула паренька-солдата к себе, обняв, поцеловала в щеку. Она показалась мне отнюдь не старой, скорее зрелой энергичной женщиной. Шел тогда Александре Александровне девяносто первый год…
Володя Тонявин и Барбара Брыльска

После того как в 1975 году впервые прошел по телевидению фильм Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром», главная героиня его звезда польского кино Барбара Брыльска стала необычайно популярной в нашей стране. И именно с очаровательной Барбарой связан забавный эпизод, о котором поведал мой покойный друг Володя Тонявин.
Буквально несколько слов о Тонявине. Видный интеллигентный мужчина, отличный спортсмен, успешный во многом, он и профессию избрал неординарную, посвятив себя гостиничному делу. Был главным инженером Главного туристского комплекса в Суздале, руководил гостиничным хозяйством области, потом отелем «Заря» во Владимире. Но те друзья, кто всегда будет помнить о нем, самым ценным качеством Володи считали талант дружбы. Когда к 50-летию Тонявина я готовил для областной газеты материал о нем, он рассказал мне историю о неожиданной встрече с Брыльска, происшедшей в годы его молодости.
- За время моей гостиничной одиссеи во Владимире и Суздале, растянувшейся более чем на тридцать лет, доводилось встречаться со многими известными людьми, - вспоминает Тонявин. ‑ Артисты, музыканты, ученые, писатели, спортсмены, всех и не упомнишь, хотя я и вел для себя нечто наподобие дневника. Случай же с ослепительно красивой польской актрисой запомнился особо.
В Суздаль она заехала, если память не изменяет, на Рождество, в
декабрьские морозы. Ее быстро оформили, поселив в заказанный заранее комфортабельный номер. Пожалуй, все женщины мира обожают перед ужином принять теплую ванну, Барбара стала отнюдь не исключением. И тут, едва она погрузилась в ванну, отключили горячую воду. Я весь в мыле, бегах, работаю в котельной с бригадой слесарей. И тут администратор передает, что именно меня как главного инженера гостиницы актриса требует к себе. Вот и ее номер, робко стучу, захожу… В первой комнате гостиной никого, спальня тоже пуста. Вдруг слышу женский голос из ванной:
- Я тут вся продрогла, подойдите.
Сквозь полуоткрытую дверь вижу полностью обнаженную актрису в ванне, в смущении мигом захлопываю дверь, застыв у порога.
‑ Что вы так испугались, Вольдемар? - смеется Брыльска. ‑ Ведь мы с вами почти одного возраста и неужели я так страшна?
Что-то говорю, робко перехожу на «Иронию судьбы»…
- Ну и слава богу, как говорят у вас в России, - с милым польским акцентом произносит Брыльска. - Фильм фильмом, но сейчас меня интересует, скоро ли дадут горячую воду?
Заверив, что с минуты на минуту неполадки будут устранены, убегаю к слесарям. А несколькими днями спустя, когда Брыльска, встретив у нас Новый год, покидала Суздаль, сталкиваюсь с ней в вестибюле первого этажа. Актриса кокетливо улыбается и, натягивая перчатку, грозит мне изящным пальчиком:
- Когда я снова приеду в Суздаль, надеюсь, все будет в порядке, Вольдемар Ефимович…
- До сих пор не могу понять, как кинозвезда запомнила не только меня, но и имя, даже отчество, - заканчивает Тонявин. ‑ А себе не могу простить, что не взял у нее автограф, не попросил фотографию на память...
Другие берега Петера Штегера

Не открою особого секрета, если замечу, что среди десятков иностранцев, посещающих Владимир, пальму первенства прочно удерживает сотрудник магистрата из Эрлангена Петер Штегер. Опережая всех, этот интеллигентной внешности еще сравнительно молодой мужчина (в 2008 году Штегеру исполнилось 50 лет) побывал во Владимире более ста раз!
И хотя нам он известен как человек, осуществляющий экономические, культурные, празднично-юбилейные и иные контакты с Эрлангеном, есть иная, скрытая от общественного взора сторона его энергетической натуры. П.Штегер ‑ член Союза немецких писателей, достаточно популярный не только в Германии поэт и переводчик.
Мы сидим в его рабочем кабинете и рассуждаем о поэзии, литературе, сейчас только о литературе.
Вот несколько строк из биографии моего собеседника, имеющие непосредственное отношение к теме. После школы юноша окончил литературный факультет в Бамберге, получив специальность свободного переводчика с русско-польско-английским уклоном. В совершенстве зная эти языки, он отдает им приоритеты в своем творчестве.
- Литературой и переводами я занимаюсь вечерами, - говорит Петер Штегер. ‑ Переключаться нелегко, но с годами привык к этому. Я сравнительно неплохо знаю русскую классическую поэзию, однако в Германии у нее оказались свои Колумбы. Поэтому отдаю дань переводам на немецкий современных поэтов.
Замечаю на журнальном столике Петера несколько книг. Назову некоторые из изданий: «Памятник трусу» московского поэта Вячеслава Куприянова, великолепная, свыше чем на 700 страниц «Антология современной русской поэзия» (помимо части переводов основным ее составителем стал сам Штегер), «Антология авторов Калининградской области» (тут и проза, и поэзия, среди которой опять‑таки переводы Штегера). Кроме этого ‑ проза о медицине с итальянского, томик польских поэтов ХVIII‑XIX веков на немецком…
- Работаю свободно, выбирая авторов по душе, - делится своими мыслями Петер. ‑ Пишу и собственные стихи, однако считаю, что в качестве переводчика я важнее.
Признаюсь, меня несколько удивил выбор Штегера. Отдавая дань русской классике нашего столетия (им названы Б.Пастернак, М.Цветаева, А.Ахматова, О.Мандельштам), он равнодушно отнесся к видным поэтам-шестидесятникам (Е.Евтушенко, А.Вознесенский, Б.Ахма-дулина). Затем Петер добавил, что некоторых поэтов минувшего поколения, в частности Б.Окуджаву, В.Высоцкого, он все же переводил.
Свои переводы П.Штегер осуществляет свободно и раскованно, преимущественно белым стихом. И если в еде он вегетарианец, полностью исключивший к тому же столь обожаемые писателями кофе и сигареты, даже такой национальный бренд, как баварское пиво, то в поэзии всеяден, самый что ни есть изысканный авангардист. Стиль его инициативен и смел, он не стремится к отточенной рифме, наоборот, уводит читателя в глубины подсознания, как бы приобщая избранных им русских поэтов к западноевропейской лирике. Возможно, мое сравнение хромает, но Петер в поэзии чем-то напоминает Сальвадора Дали в живописи или Святослава Рихтера в музыке.
- Обращаясь к прозе, объясню, почему мне близок Владимир Набоков ‑ гений психологической литературы и совершенного стиля, которого читаю на русском и английском, - говорит П.Штегер. - Вот кредо Набокова в вопросах перевода: «Я не мешаю словам играть. Я даю им порезвиться. Единственно, что имеет значение, идеальная точность, а для этого переводчик должен знать язык, на котором написан текст, так же хорошо, как свой собственный». Считаю уместным и знаменитый афоризм Василия Жуковского: «Переводчик в прозе есть раб, переводчик в стихах ‑ соперник».
И еще к вопросу о литературных пристрастиях моего собеседника. Едва известный владимирский писатель Анатолий Гаврилов представил на московской сцене свою пьесу «Икота», посвященную Венедикту Ерофееву и вызвавшую значительный интерес в элитарных кругах, как Штегер, ознакомившись с тонкой нетривиальной драматургией, перевел ее на немецкий язык. Он же поспособствовал тому, что «Икоту» поставили и в Германии.
В изящно изданном томике стихов «Голоса Франконии» на русском языке среди 18 авторов П.Штегер представлен четырьмя стихотворениями.
Привлекательно начинается его «Владимирский зимний сонет».
«В холодной тишине
дымящих труб исток
И Клязьмы под холмом
застывшее теченье.
Ненужным кажется ‑
к чему оно? ‑
крещенье.
Здесь Азия в крови
и рельсы на восток».

Таков он ‑ наш человек в Эрлангене, для которого идеи интернационализма и литературное творчество слились воедино, образовав уникальный благородный сплав.
И все же, все же… Наблюдая за Петером со стороны, в минуты деловых встреч, выступлений, как и в течение этой беседы, я всегда замечал его несколько отрешенный взгляд, устремленный в пространство, в никуда, идущий как бы поверх тебя дальним сильным светом, в некую видимую лишь ему высоту. О чем думает он в такие мгновения? Тут ни убавить, ни прибавить, ибо поэт всегда остается поэтом.
«Другие берега» - как утверждал почитаемый им Владимир Набоков.